Аронов был убит на рассвете. Его товарищ, прошедший с ним фронтовыми дорогами от Витебска до Кенигсберга, писал сестре погибшего, Ирине, что война разлучила многих друзей. Было пролито много крови. Но бойцы отомстят гитлеровским гадюкам за смерть их братьев и друзей. Аронов был похоронен однополчанами на краю леса.

Скорее всего его могилу обозначили только палкой с прикрепленным к ней куском красной материи. Если впоследствии на нее случайно натолкнулись пионеры, то могила могла приобрести еще и деревянную мемориальную табличку. Слишком много погибло людей и на столь обширной территории, чтобы можно было перезахоронить всех павших на воинском мемориальном кладбище.

Навстречу войскам Красной Армии двигались тысячи освобожденных славянских рабочих — "остарбайтеров". Немцы их угнали в Германию, теперь же они старались вернуться домой. В основном это были крестьянские женщины с платками на голове. Драматург Аграненко вспоминал, что в Восточной Пруссии ему встретилась повозка, целиком забитая женщинами в самой разнообразной одежде. Он спросил, кто они такие. "Мы русские, русские", — ответили они[203]. Аграненко пожал каждой из них руку. Очевидно было, что они рады услышать его дружеский голос. Одна пожилая женщина неожиданно разрыдалась. Сквозь слезы она произнесла, что впервые за три года кто-то пожал ее руку.

Аграненко также повстречал молодую красавицу из Орловской области, которую звали Татьяна Хильчакова. Она возвращалась домой вместе с двухмесячным ребенком. В германском лагере для славянских рабочих она повстречалась с молодым чехом и полюбила его. Она обручилась с ним, но, когда пришли советские войска, этого чеха сразу же мобилизовали в армию сражаться против немцев. Татьяна не знала даже его адреса. А он не знал ее местопребывания. И навряд ли они встретились в будущем вновь. Возможно даже, что она понесла наказание за то, что имела в Германии связь с иностранцем.

Наибольшее беспокойство Ставки в это время вызывал так называемый "Балтийский балкон", разделявший 1-й Белорусский фронт Жукова и левый фланг 2-го Белорусского фронта Рокоссовского. 6 февраля Сталин позвонил Жукову прямо из Ялты. Он спросил, чем тот сейчас занимается. Жуков ответил, что проводит заседание вместе со своими командующими армиями, на котором обсуждается вопрос удара по Берлину с захваченных на Одере плацдармов. Сталин сказал Жукову, что тот напрасно теряет время. Войска фронта должны закрепиться на Одере и наступать на север — навстречу Рокоссовскому.

Чуйков, командующий 8-й гвардейской армией, был обижен на Жукова еще со времен битвы за Сталинград. Он отрицательно отнесся к тому, что маршал не стал настаивать на продолжении наступления на германскую столицу. Дебаты по этому вопросу продолжались и в послевоенное время. Чуйков утверждал, что быстрое продвижение к Берлину в начале февраля застало бы противника врасплох, и город был бы захвачен. Однако Жуков знал, что его войска сильно истощились и израсходовали большинство резервов. В случае немецкого контрудара с севера фронт мог попасть в очень тяжелую ситуацию.

Тем временем в Восточной Пруссии немецкие войска были окружены, но еще не уничтожены. Остатки 4-й немецкой армии, после неудачной попытки прорыва на запад в конце января, теперь оказались прижаты к заливу Фришес-Хафф. Артиллерийская поддержка германских войск осуществлялась главным образом из тяжелых орудий крейсеров "Адмирал Шпеер" и "Лютцов". Снаряды летели со стороны Балтийского моря над песчаной косой Фрише-Нерунг и замерзшим заливом, отделяющим ее от материка.

Остатки 3-й танковой армии, засевшие в самом Кенигсберге, были отрезаны от Земландского полуострова. Однако 19 февраля немцы провели контратаку и образовали к нему сухопутный коридор, который затем ожесточенно обороняли. Темпы эвакуации гражданских лиц и раненых из порта Пиллау возросли, но многие жители теперь боялись плыть на пароходе. Они постоянно думали о судьбе тех, кто отправился в путь на "Вильгельме Густлове", и других потопленных советскими подводными лодками германских кораблях. Так, утром 12 февраля был торпедирован плавучий госпиталь "Генерал фон Штойбен", на борту которого находилось две тысячи шестьсот восемьдесят раненых. Почти все они утонули.

Тем временем немецкая 2-я армия была оттеснена к устью Вислы. Ей поставили задачу держать оборону портов Данциг и Гдыня. Армия представляла собой левый фланг группы армий "Висла" под командованием Гиммлера. В центре фронта этой группы заняла позиции только что сформированная 11-я танковая армия СС. Правый фланг Гиммлера, стоявший на реке Одер, прикрывали остатки 9-й армии генерала Буссе. Она понесла очень большие потери в период отступления из западных районов Польши.

Гиммлер редко покидал роскошный поезд, который называл своей полевой штаб-квартирой. Только теперь он наконец осознал, какую большую ответственность несет на себе командующий войсками. "Его несостоятельность как военного лидера, — отмечал полковник Айсман, — не позволяла ему представлять объективные доклады Гитлеру"[204]. Гиммлер возвращался от фюрера всегда с расстроенными нервами. Этот напуганный Гитлером человек теперь начинал угрожать своим штабным офицерам. Раболепство Гиммлера перед фюрером и нежелание признать ужасающее состояние германских войск стоило немцам большой и бесполезной крови.

Гиммлер находил успокоение в приказах о все новых и новых контрударах по советским войскам. После неудачного наступления Демлхубера рейхсфюрер приказал сформировать 11-ю танковую армию СС. К тому времени во всей группе армий "Висла" оставались всего три сильно потрепанные танковые дивизии. Оставшихся в распоряжении войск хватало разве что на формирование корпуса. Однако Гиммлер настаивал на том, чтобы была образована именно "армия"[205]. В штаб объединения и командирами частей назначались теперь офицеры войск СС. Командующим всей армией стал обергруппенфюрер СС Штейнер. Несомненно, что выбор Штейнера — опытного военного — был наилучшим из многих других возможных кандидатур. Но задача перед ним стояла чрезвычайно сложная.

Генерал Гудериан был уверен в необходимости удержать коридор к Восточной Пруссии. На совещании в начале февраля он настаивал на необходимости проведения смелой операции против ударных советских частей. Выпив определенное количество спиртного за завтраком с японским послом, Гудериан стал еще более откровенен[206]. Он хотел отрезать передовые соединения Жукова ударом своих сил от Одера (юго-восточнее Берлина) и из Померании. Чтобы собрать необходимое число войск, нужно было эвакуировать морем немецкие части, запертые в Курляндии, которые не приносили там никакой пользы, и отменить контрудар в Венгрии. Однако Гитлер вновь не посчитался с мнением Гудериана.

"Вы должны поверить мне, что я не несу чушь, когда предлагаю эвакуацию из Курляндии, — говорил Гудериан Гитлеру. — Я просто не вижу другого пути накопить необходимые резервы, а без резервов мы не сможем оборонять нашу столицу. Я уверяю вас, — продолжал Гудериан, — что действую только в интересах Германии"[207]. Гитлер был настолько разозлен этими словами, что даже подпрыгнул со своего места. "Как вы можете говорить мне подобные вещи?! — закричал он. — Вы что думаете, я действую не в интересах Германии!" Недавно назначенный в Цоссен офицер оперативного управления полковник де Мезьер никогда ранее не видел здесь столь ожесточенного спора. Он не на шутку опасался за судьбу своего начальника штаба. Чтобы несколько остудить ярость фюрера, Геринг подошел к Гудериану и увел его в другую комнату. Оставшиеся с Гитлером офицеры хранили гробовое молчание.