задремал, сидя за столом, и очнулся, лишь услышав, как открылась входная дверь. Он бросился в прихожую. Мильда старалась на него не смотреть, опускала голову, но Николаев все же увидел счастливый блеск в ее глазах, и сердце его дрогнуло. Он понял: она была  с  н и м. Машина Кирова ждала ее целый час, но, заметив присутствие мужа, Мильда добралась до Смольного трамваем и уж конечно никакой стенографией они не занимались. В ее сумочке, подаренной скорее всего Кировым, хотя Мильда сказала, что получила премию и отважилась купить такую красивую вещицу, о которой давно мечтала, никаких бумаг не оказалось, зато лежал ситцевый платок и помада немецкого производства. Леонид не стал спрашивать, откуда эти вещи, Мильда подняла бы скандал, что он роется в ее сумочке, но и дураку ясно откуда. Стенографистке такие презенты не дарят. Помада стоит рублей двадцать — двадцать пять и платок рублей десять — пятнадцать. Вот тебе сорок рублей, половина зарплаты рабочего на заводе. И этот счастливый блеск. У него вдруг так сжало сердце, что потемнело в глазах. Он вытащил ее из этой зачуханной Луги, привез в Ленинград, а она просто неблагодарная свинья. И этот Киров ведет себя, как азиатский хан, поганя чужих жен. Ходили слухи, что у него были романы с заезжей московской журналисткой, а потом с балеринами из Маринки. Месяца три он Мильду не трогал, и вот все началось снова.

В глубине души Николаев еще надеялся, что это его болезненные фантазии, не более, что Мильду действительно вызвали подработать, а там кто-то из секретарш предложил по дешевке из обкомовского распределителя платок и помаду, почему не взять, когда знаешь, что подработаешь. Да и потом Мильда получала зарплату на двадцать пять рублей больше, чем он, 275 рублей, и к празднику ей выдавали щедрый продуктовый паек, поэтому она имела право купить себе такую безделицу, как платок или помада. Лишь бы только она была с ним. Он погибнет, если она бросит его.

Николаев услышал, как хлопнула входная дверь, выскочил в прихожую, но Мильды уже не было, она ушла. Она ушла, не поговорив с ним. Может быть, она обиделась на то, что он следил за ней? Но он хотел, как лучше, он хотел просто проводить ее. Одинокой женщине с такой сумочкой опасно ходить по улицам. Николаев хотел броситься за ней следом, догнать ее, попросить у нее прощения, помириться, но теща уже звала его за стол, завтракать, и он отложил примирение до вечера.

Не успел он прийти в институт, как его вызвали в партком. Секретаря Абакумова на месте не оказалось, но его поджидала заместительница по оргработе Леокадия Георгиевна с ярко накрашенными чувственными губами и хищным разлетом бровей. В свои сорок лет она была еще весьма привлекательна и очень любила нравиться мужчинам. Злые языки поговаривали, что и с директором института Лидаком у нее когда-то был бурный роман, но в последнее время Леокадия Георгиевна опекала молодых.

Николаев уже приготовился к защите, полагая, что будут распекать за опоздание, но Терновская, предложив ему присесть, с ходу его огорошила.

— Леонид Васильевич, идет партийная мобилизация на транспорт, партия хочет укрепить его крепкими партийными кадрами, каждая организация выдвигает лучших представителей из своих рядов, и мы, посоветовавшись на заседании парткома, решили выдвинуть вас по этому призыву… — Терновская не скрывала своего удовлетворения тем, что они решили вышвырнуть Николаева из института.

До этого он работал в Рабоче-крестьянской инспекции инспектором цен, мотался по магазинам, штрафовал, ему пытались всучить взятку, Николаев возмущался, писал акты о попытке подкупа должностного лица, его заклинали детьми и всеми святыми, молили о прощении. Он рвал написанный акт, забирал кусок грудинки, банки консервов и уходил, а дома плакался Мильде и твердил, что его посадят. Воровать он не умел, брать взятки тоже. Мильда упросила Кирова перевести мужа на более спокойную работу, и культпропотдел договорился с директором Института истории партии Отто Августовичем Лидаком, что он зачислит Николаева к себе в сектор истпарткомиссии инструктором с окладом 250 рублей. Лидак поначалу сопротивлялся: у них все же научный институт, ему нужны специалисты историки, а брать бывшего инспектора цен, не имеющего высшего образования, как-то несолидно. Но Лидака уговорили, заявив, что человек писал в газету, самообразовывается, да и берет он его с испытательным сроком, и Отто Августович согласился. Культпропотдел быстренько сочинил ему письмецо: «Тов. Лидак! Сектор кадров направляет Николаева по договоренности для использования по должности».

Мильда, получив эту бумагу, естественно, не стала рассказывать мужу, кому он обязан таким перемещением. Она сослалась на то, что печатала для завсектора какие-то бумаги и попросила его о таком одолжении. Он тоже когда-то работал в Луге и по давней симпатии помог найти место инструктора.

Николаева в институте встретили в штыки. Тотчас просочился слух: обкомовский блатной, и наиболее ретивые, проходя мимо, обжигали его злым взглядом, точно он был белогвардейский недобиток. Но Николаев поступил учиться в Коммунистический университет и сумел внушить к себе уважение хотя бы тем, что начал строчить докладные директору, указывая на недостатки в своем секторе и большие траты рабочего времени на всякие чаепития, обсуждения новых кофточек и даже чулок. Директор был вынужден учесть эти замечания и даже на одном из собраний отметил бдительность товарища Николаева. Он так и сказал: «Учитесь бдительности у товарища Николаева!» Последний был горд этой отметкой, не понимая, что его просто высекли: Лидак дал всем понять, что стукача Николаева надо опасаться. Леонид Васильевич же, наоборот, поощряемый таким вниманием к себе, вдруг стал выступать на собраниях и критиковать ведущих специалистов за нерасторопность. Директор лишь укажет в своем слове, что такие-то безбожно затягивают все сроки со сдачей методических разработок по отдельным разделам истории партии, а Николаев тут же обрушивается на разгильдяев со всей партийной суровостью, говоря о сталинских темпах пятилетки и что им, летописцам победоносного шествия социализма, негоже плестись в хвосте. Николаеву не столько хотелось пригвоздить нарушителей производственного графика к позорному столбу, сколько просто произнести речь чтоб его послушали и сказали: да, этот Николаев — головастый партиец, ему пальца в рот не клади. Ну и, само собой, как ему казалось, он помогает директору вытягивать институт из прорыва.

Он уже в коридоре стал ловить Отто Августовича и подсказывать ему свои соображения не только по части наведения исполнительской дисциплины в отделах и секторах, но, читая методические разработки научных