в выступлении Толмачева: «За последнее время на идеологическом и, в частности, историческом фронте имели место отдельные ошибки и колебания, а партбюро своевременно на них не среагировало…»[411].

Любопытные проблемы были подняты в речи Н. А. Сидоровой. Она признала: «Плохо, что мы недостаточно авторитетны в глазах старых специалистов, и наша задача — приблизить их к себе и через них проводить свою партийную, нужную линию»[412]. Выше уже было указано, что авторитет представителей партбюро часто был невысок из-за того, что общественная деятельность и идеологическая дисциплина явно превалировали над научными достижениями. Именно поэтому и был предложен хитроумный план по привлечению «старых», авторитетных историков в ряды партии. Идею поддержал А. Д. Удальцов, подчеркнувший, что «нужно смелее выступать в прениях с беспартийными специалистами и вовлекать их в круг марксистских идей, привлекать к докладам»[413].

«Программа» по привлечению «старых специалистов» была неофициально запущена. И поскольку членство в партии давало серьезные преференции, она имела определенный успех. Поэтому в партию вступали люди уже зрелые с научной и жизненной точек зрения. 15 марта 1950 г. состоялся прием в кандидаты в члены партии известного историка А. А. Новосельского. Партийные билет, вероятнее всего, был тому необходим для занятия должности заместителя директора Института.

Перед голосованием кандидат должен был описать свой жизненный путь. Следуя ритуалу, Новосельский представил свою научную биографию как изживание буржуазного прошлого и освоение марксизма: «Великую Октябрьскую соц. революцию я встретил вполне зрелым человеком. Учился и работал я в университете, когда там была группа крупных буржуазных историков: Богословский, Пичета, Готье, Любавский, Петрушевский, Виппер. Все они были моими учителями. Лекции Ключевского я не слышал. Взгляды мои тогда были далеки от марксистско-ленинского учения, и когда произошла Великая Октябрьская социалистическая революция, мне пришлось перерабатывать все свое мировоззрение. В процессе моей работы после революции, моя система мировоззрения неуклонно менялась, я учился, перевоспитывал себя, овладевал марксистско-ленинской методологией. И вот, этот долгий путь привел меня к единственному решению обратиться в партийное бюро с заявлением о приеме меня в кандидаты в члены партии. Это решение является результатом долгого обдумывания. Сейчас я пришел к твердому решению и прошу удовлетворить мою просьбу»[414]. На дежурный, но от этого не менее важный вопрос о том, колебался ли он, следуя линии партии, Новосельский ответил, что «никаких колебаний и желаний сблизиться с эсерами и меньшевиками у меня не было. Я внимательно присматривался и прислушивался к Партии (так в тексте. — В. Т.)…»[415].

Его кандидатуру поддержали молодые коммунисты Н. И. Павленко и В. Т. Пашуто. Алифиренко назвала его «вполне проверенным, советским ученым»[416], который, несомненно, оправдает надежды. Голосование было единогласным и положительным. С этого момента Новосельский стал кандидатом в члены партии[417].

В своей речи перед собравшимися членами партии Новосельский отчетливо следовал партийному ритуалу, говорил на нужном, «партийном» языке. Он признал свои недостатки в виде груза буржуазного учения, но всю свою жизнь представил как борьбу с этим наследием, желание учиться марксизму-ленинизму.

Конечно же, партийные организации не были собранием безликих бойцов партии, слепо реализовавших ее линию. Часто личные амбиции, интересы групп становились определяющим фактором в работе ячейки. Проиллюстрируем это положение следующим эпизодом, случившимся в Историко-архивном институте.

29 октября 1943 г. состоялось партийное собрание, на котором проходило голосование о приеме в кандидаты в партию заместителя директора, профессора А. И. Гуковского[418]. Оно проходило на фоне обострившейся борьбы «архивистов» и «историков» (см. выше). Так получилось, что в партбюро ведущую роль играли именно «архивисты». Кандидата в партию сразу же забросали вопросами. Секретарь партийной организации Т. В. Шепелева поинтересовалась его национальным происхождением: «Почему вы еврей — пишетесь русским?». На что Гуковский ответил, что его отец-еврей до его рождения принял православие, а сам он по воспитанию и культуре русский. При закрытом обсуждении его кандидатуры несколько членов партии высказались за принятие. Но К. А. Попов, заведующий кафедрой марксизма-ленинизма, высказал сомнения в имеющихся рекомендациях, напомнил об отсутствии должной самокритики и противостоянии с Т. В. Шепелевой, указал на множество упущений в организации учебного процесса. Максаков акцентировал внимание на факте сокрытия Гуковским своего еврейского происхождения, считая это настораживающим. Кандидатуру официально поддержала Т. В. Шепелева. Большинством голосов (5 — за, 3 — против) его приняли в кандидаты, но решение аннулировало бюро Свердловского райкома ВКП (б)[419]. Противниками Гуковского оказались как представители «архивистов», так и бдительные лекторы идеологических дисциплин.

Партийный стаж делал его обладателя уважаемым и почетным членом корпорации. По свидетельству Ю. А. Полякова, директор Института «Греков с уважением относился к Кучкину (как, впрочем, ко всем старым партийцам)»[420]. Длительный партийный стаж и активность в жизни Института позволили Кучкину, бывшему только кандидатом наук, занять должность руководителя сектора истории советского общества — одного из ключевых в Институте.

Партийность требовала неукоснительной защиты чести партии. Естественно, что обвинение в оскорблении партии можно было эффективно использовать в споре. Один пример. 25–26 апреля 1951 г. было проведено открытое партийное собрание с обсуждением трудов и поведения Б. Ф. Поршнева. Его оппонент В. В. Бирюкович обвинял Поршнева в том, что тот в своих выступлениях изобразил партийную организацию как «шайку фальшивомонетчиков». «Я давно живу на свете и слышал, как выступали враги нашего народа против нашей партии, как выступали троцкисты, зиновьевцы. Они так же смешивали с грязью, обливали грязью партийную организацию, партийные решения, но даже некоторые из них были скромнее, чем профессор Поршнев! Он, очевидно, забыл, что неуважение к партийной организации является неуважение к партии… Тона уважения к партийной организации я у проф. Поршнева не слышал. Он выступал как мещанин, мещанин, влюбленный в свое и не признающий на свете ничего другого»[421]. Очевидно, что такой поток обвинений переводил дискуссию отнюдь не в русло обсуждения научных вопросов. Оппонент фактически поставил вопрос о лояльности Поршнева к партии. Аналогии поведения историка с троцкистами и зиновьевцами должны были придать критике особую остроту.

Особый статус партбюро в жизни образовательного или научного учреждения приводил к тому, что его секретарь, при наличии амбиций и сильной воли, оказывался альтернативой директору или декану. Оппозиция «сильный секретарь — слабый директор» — реальная ситуация, оказывающая на жизнь сотрудников огромное влияние. Особенно это становилось заметным, когда руководитель оказывался членом партии, и, следовательно, находился как коммунист в прямой зависимости от партячейки. Это наглядно видно на примере конфликтов между деканом Г. А. Новицким и партячейкой на историческом факультете МГУ (см. ниже). Еще один пример, теперь уже связанный с Историко-архивным институтом. Если в 1944 г. местная парторганизация во главе с