Лениво оглядев окрестности, обершутце поддернул на плече ремень карабина и снова зевнул. Небо на востоке уже посветлело, однако тени под крайними деревьями недалекой лесной опушки от этого лишь сгустились, почернели, будто насыщаясь отступающей ночной темнотой. Еще и легкий туман опустился. Как ни напрягай глаза, ничего не разглядишь. Да и чего там высматривать? Русских? Так после вчерашнего боя они наверняка драпают со всей возможной скоростью на восток. Правда, прошлым утром большевики им неплохо вломили, перебив кучу солдат и техники. Что ж, это война, всякое бывает. Тем более Ланге твердо убежден, что это – не более чем единичный случай, досадная случайность и дальше все пойдет как по маслу. Чем эти самые монголоиды, как называет их ротный, отличаются от тех же французов или поляков? Воюют так же плохо, потому даже смешно думать, что им удастся хоть на день затормозить неумолимый стальной каток блицкрига. Еще до осени вермахт, как и обещал великий фюрер, вступит в их дикую Москву, где и будет подписана капитуляция. А может, и подписывать никто ничего и ни с кем не станет, просто перебьют всех унтерменшей – и аллес. Много чести, еще подписывать с ними что-то! Наверняка они даже еще тупее, чем очкастый зануда Леманн.

«Кстати, а вот интересно, как у них тут с борделями? – вспомнив про лейтенанта, Курт вспомнил и свое пожелание, касающееся гонореи, и его мысли плавно переключились на более привычную и приятную тему: – Будет, как в Польше и во Франции или как-то иначе? Парни говорили, что русские женщины вроде бы ничего с виду, но вот каковы они в койке? Нужно будет провентилировать этот вопрос, а то уже несколько дней ни одной бабы, аж между ног зудит. Главное, кондомами запастись, иди, знай, что можно от этих дикарок подхватить».

Стоп, а это еще что за Scheiße? Ланге напряг глаза, пытаясь разглядеть что-то в предрассветной темноте. Вроде бы от опушки в его сторону беззвучно движется какая-то тень. Нет, уже две тени. Три. Десяток… или больше? Пятьдесят метров, тридцать, двадцать. Уже можно расслышать глухой топот множества ног. Это ему кажется или все происходит на самом деле? Да что за…

Торопливо сдернув с плеча карабин, обершутце рванул затворную рукоять. Если он не спит, если происходящее ему не привиделось от усталости, нужно подать сигнал. Затвор привычно лязгнул, загнав в казенник первый патрон, палец лег на спусковой крючок. Может, все же окликнуть сначала?

– Halt… – крик завяз, так и не родившись, в сведенном судорогой горле, когда чья-то ладонь зажала рот, а под лопатку с легким хрустом вошло что-то плоское и холодное. На миг стало очень-очень больно, захотелось заорать, но сознание уже покидало падающее на землю тело. Ланге не видел, как одна из вынырнувших из тумана теней, в реальности оказавшаяся бойцом в красноармейской форме, на миг остановилась, пронзив его грудь примкнутым к винтовке штыком, и побежала дальше, перепрыгнув через труп.

И почти сразу же со всех сторон часто захлопали самозарядные винтовки пехотинцев и гулко зарокотали ручные пулеметы погранцов. Ни один из часовых так и не успел подать сигнала тревоги: разведчики отработали четко. По ушам ударил мощный рев танкового дизеля, и вырвавшийся из тумана стальной монстр ворвался в лагерь. Грохнула пушка – и стало значительно светлее: снаряд попал в топливозаправщик, из соображений безопасности стоящий вместе с собратьями в стороне от палаток. Автоцистерна полыхнула, выбросив вверх и в стороны огненный смерч, секундой спустя растекшийся по земле озером жидкого пламени. Ручейки горящего топлива торопливо, будто боясь опоздать, побежали к соседнему автомобилю, из продырявленной осколками цистерны которого вовсю хлестал бензин. Мгновение – и вверх рванулся еще один гудящий столб огня, отбросивший на землю изломанные тени.

Убедившись, что на стоянке заправщиков начался сущий хаос, «тридцатьчетверка» набрала скорость, проходя лагерь по линии палаток. Скошенный лоб бронемашины один за другим подминал брезентовые шатры, выбраться из которых успевали считаные единицы гитлеровцев. Но и те, кому это удавалось, в большинстве своем падали, сраженные пулями, едва пробежав несколько метров. Белое нижнее белье не успевших натянуть форму немцев было отлично заметно в темноте. И пули атакующих пехотинцев все чаще и чаще находили свои цели, с глухим чавканьем пятная исподние рубахи алыми пятнами.

Промчавшись вдоль всего лагеря, танк развернулся и продолжил рейд смерти, давя гусеницами второй ряд палаток, из которых выскакивали перепуганные до смерти, полусонные и оттого мало что соображающие немцы. Позади «тридцатьчетверки» нелепым шлейфом тащился намотавшийся на ведущий каток измочаленный и заляпанный кровью обрывок брезента. Потемневшие от крови траки влажно отблескивали в свете пылающего бензина. Грохотали оба пулемета, и курсовой, и спаренный, и те, кому не посчастливилось увернуться от пули, падали под гусеницы. Мертвой хваткой вцепившийся в рычаги управления механик-водитель последнего танка погибшей роты боялся только одного: потерять гусеницу, уж больно много всего набилось в ходовую. О том, чего именно набилось, он старался не думать вовсе, уж больно тошно, и так едва сдерживается, чтобы не сблевать… Но иначе никак. Это война, и не он ее начал. За погибших ребят нужно отомстить. За комроты Илюху Иванова. За земляка-ленинградца Серегу Ивлева. За взводного-раз Колю Геращенко. За башнера Левона Артуряна. За наводчика Борьку Грассмана. За… да за всех! За всех до единого! Танкистов, минометчиков, пехотинцев. За вчерашнюю сожженную штурмовиками колонну. За погибших под бомбами детей и женщин в городах. ЗА ВСЕХ…

Палатки закончились, и танк, проехав еще с десяток метров и развернувшись на месте, остановился. Все, дальше дело махры, ему в охваченном паникой лагере больше делать нечего, еще своих в темноте подавит. У танкистов свое задание имеется, как товарищ комбат и доводил перед атакой. Довернув башню, «тридцатьчетверка» открыла огонь по стоящим ровными рядами бронетранспортерам. Как и учил Кобрин, били по двигателям и бензобакам (набросав от руки примерную схему полугусеничника, капитан показал, где они расположены), чтобы нанести максимальные повреждения. Получалось отлично, осколочные снаряды с легкостью проламывали противопульную броню, превращая бронемашины в пылающие груды металла, отремонтировать которые у немцев уже не получится. Когда закончились гранаты, танкисты переключились на бронебойные – смысла экономить боеприпасы не было, горючего в баках практически не осталось, и вовсе не факт, что удастся разжиться солярой у противника.

Бой на территории разгромленного лагеря меж тем стихал. Не ожидавшие столь неожиданного и мощного нападения сразу с нескольких сторон, гитлеровцы почти не оказывали сопротивления. Несколько раз пехотинцы сходились с противником в рукопашной, но у фрицев изначально не было шансов. Деморализованные немцы были вооружены только карабинами, порой без патронов или всего с одной обоймой в магазине, штыки же успели прихватить и вовсе считаные единицы. Многие и вовсе оказались безоружными. Зато русские готовились к бою заранее, примыкая к винтовкам штыки и держа под рукой пехотные лопатки. Так что пытавшихся оказать сопротивление гитлеровцев буквально сметали за несколько секунд.

Дольше всего продержался засевший за охваченными огнем заправщиками пулеметный расчет, который пришлось обходить с фланга. Незаметно подобравшиеся пограничники прижали пулеметчиков огнем ручного «ДП-27», а пехотинцы забросали их трофейными гранатами, поскольку своих уже не осталось. Часть немцев численностью до роты и вовсе драпанула в лес – их отпустили, поскольку комбат запретил распылять силы и отвлекаться от основной цели атаки. Да и боеприпасов осталось с гулькин нос, всего по нескольку патронов на винтовку, и то не у всех. Тем более, эта самая цель уже была достигнута: грузовики практически не пострадали, от случайной пули, попавшей в бензобак, загорелся лишь один из них, и еще несколько лишились стекол в кабинах или просели на простреленных скатах.