После замысловатых видений и откровений Даниила начинаются книги второстепенных пророков — серия коротких сочинений, в которых излагаются увещевания грешникам, пророчества о наказаниях и обещания милосердия Господня.

Далее в Ветхом Завете следуют песни и учительная литература. Эти труды в основном имеют поэтическую форму, вполне обычную для восточной литературы.

Величайшая из библейских поэтических книг, а также вообще одно из самых главных поэтических произведений человечества — собрание псалмов. В него входит сто пятьдесят песней, восхваляющих Господа и выражающих мольбу человека о помощи в постигших его несчастьях. Многие псалмы литургические по характеру и предназначались для прочтения в качестве молитв.

В качестве поэтического примера можно привести причитания изгнанника при мысли о храме.

«Как лань желает к потокам воды, так желает душа моя к тебе, Боже! Жаждет душа моя к Богу крепкому, живому: когда приду и явлюсь пред лицо Божие! Слезы мои были для меня хлебом день и ночь, когда говорили мне всякий день: «Где Бог твой?» Вспоминая об этом, изливаю душу мою, потому что я ходил в многолюдстве, вступал с ними в дом Божий со гласом радости и славословия празднующего сонма. Что унываешь ты, душа моя, и что смущаешься? Уповай на Бога, ибо я буду еще славить Его, Спасителя моего и Бога моего» (Псалом, 42: 1–5).

Другое замечательное стихотворное сочинение — книга Плач Иеремии — пример литературного жанра, довольно распространенного на Ближнем Востоке. Далее приведен плач о падении Иерусалима:

«Как одиноко сидит город, некогда многолюдный! он стал, как вдова; великий между народами, князь над областями сделался данником. Горько плачет он ночью, и слезы его на ланитах его. Нет у него утешителя из всех, любивших его; все друзья его изменили ему, сделались врагами ему. Иуда переселился по причине бедствия и тяжкого рабства, поселился среди язычников, и не нашел покоя; все, преследовавшие его, настигли его в тесных местах. Пути Сиона сетуют, потому что нет идущих на праздник; все ворота его опустели; священники его вздыхают, девицы его печальны, горько и ему самому. Враги его стали во главе, неприятели его благоденствуют, потому что Господь наслал на него горе за множество беззаконий его; дети его пошли в плен впереди врага» (Плач, 1: 1–6).

Лирическое сочинение, которое представляется мирским по характеру, но получило религиозную интерпретацию, также было включено в канон. Это Песнь песней — произведение о любви молодого пастуха и пастушки. Пастушка поет:

«Голос возлюбленного моего! вот, он идет, скачет по горам, прыгает по холмам. Друг мой похож на серну или на молодого оленя. Вот, он стоит у нас за стеною, заглядывает в окно, мелькает сквозь решетку. Возлюбленный мой начал говорить мне: встань, возлюбленная моя, прекрасная моя, выйди! Вот, зима уже прошла; дождь миновал, перестал; цветы показались на земле; время пения настало, и голос горлицы слышен в стране нашей; смоковницы распустили свои почки, и виноградные лозы, расцветая, издают благовоние. Встань, возлюбленная моя, прекрасная моя, выйди!» (Песн., 2: 8–13).

Серию максим и размышлений — подобные произведения нередко встречаются в литературе соседних народов — можно найти в Книге притчей и Книге Екклесиаста, а также в Книге Мудрости, написанной по-гречески для евреев Египта. Вот несколько примеров:

«Лучше немногое при страхе Господнем, нежели большое сокровище и при нем тревога».

«Лучше блюдо зелени и при нем любовь, нежели откормленный бык и при нем ненависть».

«Долготерпеливый лучше храброго, и владеющий собой лучше завоевателя города».

«И глупец, когда молчит, может показаться мудрым, и затворяющий уста свои — благоразумным».

«Ленивец зимою не пашет, поищет летом — и нет ничего».

«Лучше жить в земле пустынной, нежели с женою сварливою и сердитою» (Притч., 15: 16–17; 16: 32; 17: 28; 20: 4; 21: 19).

Тема страданий праведника, как и в месопотамской поэме, прослеживается и в знаменитой Книге Иова.

«Я взываю к Тебе, и Ты не внимаешь мне, — стою, а Ты только смотришь на меня. Ты сделался жестоким ко мне, крепкою рукою враждуешь против меня. Ты поднял меня и заставил меня носиться по ветру и сокрушаешь меня. Так, я знаю, что Ты приведешь меня к смерти и в дом собрания всех живущих. Верно, Он не прострет руки Своей на дом костей: будут ли они кричать при своем разрушении? Не плакал ли я о том, кто был в горе? не скорбела ли душа моя о бедных? Когда я чаял добра, пришло зло; когда ожидал света, пришла тьма» (Иов., 30: 20–26).

Первый ответ на вопрос о проблеме страдания дан здесь, как и в месопотамской литературе: человек не может судить. Второй связан с очищающим значением страданий. Этот тезис прослеживается здесь лучше, чем в месопотамской поэме, благодаря другой концепции божества, которое, как известно, в Израиле было в высшей степени справедливым: Иов, очистившись благодаря страданиям, вернулся к прежнему процветанию.

Учительная литература завершается[5] Книгой Екклесиаста, или Проповедника, о тщетности вещей и беспредметности земных дел. В этом сочинении видно греческое влияние — оно ближе образу мыслей греков, чем евреев.

«Суета сует, сказал Екклесиаст, суета сует, — все суета! Что пользы человеку от всех трудов его, которыми трудится он под солнцем? Род проходит, и род приходит, а земля пребывает во веки. Восходит солнце, и заходит солнце, и спешит к месту своему, где оно восходит. Идет ветер к югу, и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своем, и возвращается ветер на круги свои. Все реки текут в море, но море не переполняется: к тому месту, откуда реки текут, они возвращаются, чтобы опять течь. Все вещи — в труде: не может человек пересказать всего; не насытится око зрением, не наполнится ухо слушанием. Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем» (Екк., 1: 2–9).

ПРАВОВЫЕ И СОЦИАЛЬНЫЕ ИНСТИТУТЫ

Согласно представлениям древних евреев, светское, так же как и религиозное, право произошло непосредственно от божественного откровения. Положения светского и религиозного права относятся к одной и той же категории. Религиозная жизнь, добродетельная жизнь, жизнь, основанная на законе Моисея, — все это едино, потому что любые предписания получают силу только от Бога и свидетельствуют об одном: выполнение обрядов, праведность и соблюдение светских законов дают святость перед Богом.

Подобное мировоззрение было обычным для всего Древнего Ближнего Востока, но среди древних евреев оно приняло особенно яркую форму. Отсутствие политической власти и принятие власти Судьи или царя только как идущей от Бога или его помазанника придавало даже светскому праву религиозное и теократическое значение.

Хотя древнееврейское светское право было систематическим в том смысле, что оно составляло органичную часть целостной системы для управления жизнью граждан, оно не являлось, как и остальные правовые системы Древнего Ближнего Востока, кодифицированным по систематическому плану. Его разные положения удивительно фрагментарны по характеру и представляются собранием отдельных прецедентов, составленным без отчетливо видимых руководящих принципов.