И заснул, страдая и корчась, в объятиях своего врача.

Тэтчер пробудился в темноте, все еще на кушетке, его руки онемели от веса хрупкого, неподвижного тела Морсби. Крупный мужчина, весь в пыли от поездки верхом, стоял рядом и внимательно наблюдал за ним. Он держал свечу, а за его спиной виднелся любопытный конюх с еще одной. Два источника света озаряли только нижние половины лиц. Крупный мужчина придвинул свечу ближе к Тэтчеру и сам погрузился во тьму.

— Доктор Эззедин? Вы меня помните?

Джеффри Беллок стоял и незаметно наблюдал, как Мэтью Тэтчер рассматривает залив Солуэй-Ферт, этот палец Ирландского моря, который проникал в Англию, изгибался, соскабливал, собирал песок и почву, унося прочь. Ветер играл с волосами доктора-турка, а плащ развевался, пока магометанин не натянул его плотнее, защищаясь от холодного и нерешительного дождя.

— Вы голодны? У меня есть кое-что необычное.

Доктор повернулся и посмотрел на гостя барона, импозантного мистера Леверета, который вынимал из сумки сверток. Леверет встряхнул его, тряпки упали, и тогда он вытащил нож из-за пояса. Как это часто бывало, вид ножа вызвал у Тэтчера образ, даже желание броситься на лезвие или просто вздохнуть в знак согласия, когда его обладатель вонзит сталь ему в грудь.

— Помню, как вам нравился сад королевы, — сказал Леверет.

Тэтчер задрал голову и ненадолго задержал взгляд на лице великана, прежде чем посмотреть вниз и увидеть, что тот протягивает ему плод граната. Зрелище сбивало с толку: казалось, Тэтчер сам призвал плод из прошлого; смотрел на море до тех пор, пока у него не заслезились глаза, тосковал по далекому саду, и тем самым позволил одному из его даров воплотиться в жизнь.

— В самом деле? Вы меня видели? Напомните, мистер Леверет, пожалуйста, где мы познакомились. Я думал, это было вчера вечером, когда вы приехали.

Доктор говорил по-английски довольно хорошо, намного лучше, чем десять лет назад, но с теми же странными интонациями, скрежещущими звуками, которые перенесли Джеффа в лето 1591 года с его османскими голосами и запахами, наполнявшими двор в те месяцы, когда даже взгляды были чужими и трудными для перевода.

Но если на мгновение показалось, что с тех пор не прошло и минуты, взглянув на Тэтчера, Джефф поправил хронологию: десять лет на севере состарили турка, и Беллок подумал, не следует ли ему пойти в другое место и начать все сначала, сказав Сесилу и Билу, что он просчитался. Но это было бы дорогостоящей, возможно, фатальной задержкой.

Доктор был толще в нескольких местах, но худее почти всюду, его голову и плечи клонило навстречу земле и неизбежному, его волосы стали белыми и жесткими, глаза утонули в гротах из костей и кожи. Возможно, возраст облегчит контроль над ним и его включение в пьесу. Старики выходят на сцену незаметно и без сопротивления; зрители инстинктивно чувствуют, что они не совершают никаких действий, только комментируют; какой вред они могут причинить? Важные персонажи просто продолжают говорить в их присутствии, как будто те глухие, пока, наконец, существование пожилых не признают раздраженным «Ну, чего тебе?»

Дэвид Леверет достаточно точно описал сцены, участниками которых были они оба: барон бьется на полу Зала аудиенций, прижав кулаки к щеке; леди кричит об одержимости демонами; доктор использует инструмент, чтобы защитить язык Морсби; и странная деталь, которую сам Тэтчер никогда не забывал, — ножка королевы Елизаветы, украшенная драгоценными камнями, появляется из-под красно-золотого платья, когда монархиня наклоняется вперед, чтобы жадно взглянуть на конвульсии барона.

Кончиком кинжала Леверет вытолкнул несколько набухших красных семян с их воскообразного ложа на белую ладонь турка. Колючий дождь ветром несло вбок, и фрукты блестели от капель воды и бледного, затуманенного света.

— Я не думаю, что английский сорт так хорош, — признался Леверет. — Отец королевы посадил первое дерево в Англии, так что они все еще в новинку. Полагаю, турецкие намного слаще, от вашего жаркого солнца.

Тэтчер дал семенам, твердым и пузатым, осесть у него на языке, а сам наблюдал, как небо, расчерченное наискосок, проясняется, как солнце окрашивает серый потолок в желтый цвет, и вот дождь прекратился, капли почти повисли в воздухе, сияющие. Десять лет прошло с тех пор, как он в последний раз пробовал гранат, не считая снов и тщательно сдерживаемых воспоминаний. Он сжал зубы, стискивая рубин, пока тот не лопнул. Холодный красный выброс сока породил чуть ли не эхо внутри его черепа.

Леверет дал ему еще, наблюдая сверху (где было легко скрыть свой взгляд, как будто он тоже рассматривал только море и скалы, и королевство Якова на краю света, сразу за заливом).

— Подарок от друга при дворе, — сказал Леверет с легкой гордостью в голосе. — Это, вероятно, один из пятисот английских плодов в этом году. Не более того.

— Вам очень повезло, — сказал Тэтчер, оттенок красного пятнал его белые усы у самой губы (гранатовый сок или остатки природного цвета).

— Думаю, в Турции они дело обычное? Воображаю улицы, усеянные плодами одичалых деревьев…

— Местами почти так и есть. Как яблони-дички с их кислыми яблоками в этих краях.

— Завидно. Возьмите еще. Есть ли там фрукты, которых у нас в Англии вообще нет?

— Есть. Вкусы и ароматы трудно описать.

— Но легко запомнить, я бы предположил. Воспоминания о годах юности, запахи и вкусы, не теряют свежести с годами.

Леверет вырезал еще несколько зернышек, наблюдая, как мужчина жадно их берет.

— Пожалуйста, возьмите все целиком. Подарок.

Тэтчер слегка рассмеялся, посмотрел на Леверета и затем кивнул.

— Это очень любезно с вашей стороны. Я даже не могу вежливо притвориться, что не хочу его. Это невероятно. Я как ребенок, желаю предаться обжорству и не задумываюсь о том, какую цену придется за это заплатить.

Великан рассмеялся.

— Никакой цены. Честное слово, это просто подарок.

Он предложил свой нож, но Тэтчер отказался и вместо этого выковырял зерна ловким большим пальцем.

— Да, я действительно помню вас, совершенно отчетливо, доктор. И, конечно, о вас много говорили, даже восхваляли.

— Это был всего один день. Я просто исполнил долг лекаря.

— О, это не все. Ваша слава еще долго жила в Лондоне после вас. Неужели вы не знаете остаток истории?

Беллок наблюдал и ждал, не заговаривая снова, пока Тэтчер не признал любопытство, выразив свою первую потребность в Беллоке, уже подозревая, что влезает в долги. Доктор жевал, не торопясь отвечать или вообще как-то реагировать на это загадочное заявление — навык, который он приобрел за годы пребывания чужестранцем в Англии. Никогда не знаешь, когда выдвигается обвинение или расставляется ловушка. Беллок наблюдал за естественной защитой этого человека и был доволен. Доктор отлично подходил для миссии.