Поднялся недовольный говор.

— Ты покажи прежде, с чем пришел, с крестом или с наганом! — предложил распаленный старик Андрон.

— Я тебе покажу! — пригрозил Хрисанф и заговорил о насилии властей, неудачно приведя пример воспротивившегося этому насилию вчерашнего солдата и племянника сельского конюха Антона Сухаря.

А ему в ответ:

— Хулиганов спокон века вязали. И верно, засадить надо было Антошку-бандита, правильно его забрали, да вислоухий «ястребок» Люлька башку ему подставил и чуть пулю не получил из своего же нагана.

Отец Хрисанф торопливо перекрестил присутствующих, по-церковному причитая:

— Вразуми, господи, рабов своих покорять плоть духу, земное — небесному, отведи смирение перед темной силой, благослови единую волю на родной земле. Аминь! — резко закончил он и ушел из хаты.

Следом выскочил Шуляк, рядом под руку встал.

— Отправь попозже старика Андрона к прародинам на вечный покой, — раздраженно распорядился Хрисанф. — Я за него помолюсь. Бог простит.

…Отец Иннокентий как будто расслышал эти слова, встретив после церковной службы своего давнего недоброжелателя Хрисанфа мягкоголосым вопросом:

— Усердно ли молишься за свои прегрешения, диакон Хрисанф?

Ух как резануло слух произнесенное по-церковному «диакон»! Отец Иннокентий не только напомнил ему старую, неутоленную обиду, но и нарочно, видать, подчеркнул малость значимости его, Хрисанфа, утратившего право на этот пустяковый в духовенстве чин.

Сдерживая себя, ответил с достоинством, учтиво:

— Мои радения во славу паствы нашей не есть грех, а самопожертвование.

— Не много ли берешь на свою душу, честолюбивый Хрисанф, или как там тебя величают в бандитском братстве? — остановился у аналоя отец Иннокентий, взяв молитвенник.

— Не оскорбление пришел я получить от тебя, служитель божий, — задрал кверху жиденькую бороденку Хрисанф, с обидой спрашивая: — С каких нор, разреши полюбопытствовать, верующая паства, которой я нес слово божье, окрещена сатанинским именем «бандиты»? Если таковые и есть среди верующих, то моя причастность к ним не больше, чем к вам, нехристям.

— Не напускай тумана, Хрисанф, не в лесу балакаешь, а в храме. Не перекрестившись, вошел, словоблудный, как всегда, поди, с оружием, — вопросительно глянул он в глаза бывшего дьяка и понял, что не ошибся, перекрестил нечестивца со словами: — Свят! Свят! Сгинь с глаз!

И тут произошло то, чего отец Иннокентий никак не ожидал. Расстегнув видавший виды брезентовый плащ, пиджак, Хрисанф достал из-под брючного ремня на животе вороненый тяжелый пистолет ТТ и сунул руку с ним в наружный карман. Сказал нагло:

— Что, если я тебя, продажную шкуру, здесь наглухо пришью? Прозвучит?

Отец Иннокентий, заложив руки с молитвенником за спину, распрямился:

— Теперь я тебя понимаю, своим языком говоришь. А то наверещал: «верующая паства», «слово божье». Шарлатан! Выйди вон, не оскверняй своим присутствием храм!

— Нет, ты, кажется, в самом деле меня доведешь, грохну тебя тут, — задергался как на шарнирах Хрисанф.

— Вашему брату не привыкать. Вы же убили моего духовного наставника епископа Алексия Громадского.

— Советы чтил твой Громадский, противоверные проповеди толковал, по сути, на большевиков ориентир держал.

— Что ты понимаешь, Хрисанф, в политике и ориентировке? Твой фанатизм националистический застит тебе разум, не дает просветления на бытие, без чего ты слепое орудие в руках жаждущих власти предателей, чьими языками эсэсовцы зад себе давали подтирать. Прости ты меня, господи, Христа ради! И ты Громадского не трогай, не достоин. Он не продался, как Сикорский, фашистам, свой святой долг исполнял, призывал к исторически сложившейся ориентации православной церкви к Патриарху Московскому и Всея Руси.

— К большевикам, столица которых в Москве, выходил его ориентир. И твой в том числе. Приход у них получил. Ты-то зад не лижешь?

— Мы с государством в мире должны жить, — не обратил внимания на колкость отец Иннокентий. — Нас, священников, единицы остались, кто при немцах не кадил противу Советов, потому без греха живем. Ты этим недоволен? Знаю.

— Больно много знаешь! — с сорвавшейся хрипотцой подхватил Хрисанф. — До какой срамоты дожил батюшка-наставник, в проповеди на большевистские выборы кличет прихожан. Ты в партию ихнюю не вступил?

— Православная церковь, юродствующий Хрисанф, всю войну молилась и призывала паству к разгрому фашистов. Молебен отслужила ликующий повсеместно в честь правой победы славного оружия. Где Сикорский со своим незаконнорожденным детищем — УАПЦ, этой духовной повивальной бабкой оуновцев? Где? С чужеродными ушли в сторону Ватикана без паствы. А Волынь спокон веку была православной, незачем ее обманом разбавлять униатством, ушлым приемом склонять к католицизму. Не понять тебе этого, Хрисанф, для тебя нынче азы и буки животными померещатся, абы их прирезать. Умственный потолок твой ограниченный и тот рухнул. Озверел ты.

— Пошли-ка, я вразумлю тебя, как и что понимаю, — чуть было не вынул пистолет Хрисанф, но вовремя увидел при входе в храм церковного старосту, тихо и властно повторил: — Пойдем!

Отец Иннокентий немного помедлил, смотря на крупнокостного старосту, решил возле него обезоружить и выгнать Хрисанфа за дверь, одному с ним возиться возле аналоя грешно и неловко. Но когда они направились к выходу, священник увидел за колонной вооруженного автоматом бандита — Федьку Шуляка, а потому, не задерживаясь, вышел на паперть.

Сквозь ночную мглу на небе едва угадывалось слабое мерцание звезд. Они-то и навели отца Иннокентия на мысль о том, что человеческая душа наподобие такой слабой блестинки существует в пространстве и в конечном итоге незаметно гаснет. Как возникла, мало кто видел, так и ушла, до этого, в сущности, никому дела нет. А намять, известно, недолга.

Отец Иннокентий пошел, грузно ступая ногами. Ему почему-то ни о чем реально не думалось в ожидании выстрела, а в голову снова пришла мысль о слабой блестинке звезды, которую уже не найдешь, не сыщешь на темном небе. Он больше и не смотрел на него, шел и шел, оступаясь и припадая то на одну, то на другую ногу, не замечая, что село остается за спиной и он идет к заросшему терном овражку.

Шуляк помог отцу Хрисанфу спуститься под уклон. Их встретил Кушак, без расспросов по привычке связал руки захваченного священника за спиной, дежурно предупредил, осадив его за плечи на землю:

— Пикнешь, крысу в рот запихаю.

Отец Хрисанф в это время сказал Шуляку наверху:

— Кончать Андрона не надо. Живо волоки его сюда. В Бабаево я больше не ходок. Следующие поминки от меня справят в Рушниковке.

Километра три отошла ночью банда Кушака за дальние от Бабаева хутора, уводя с собой отца Иннокентия и старого Андрона. Хрисанф с Шуляком на этот раз не отставали, а все норовили выйти вперед. Но как-то так получалось, на пути попадали то овражек, то колючий кустарник, то болотца, которые Кушак неизвестно как обходил или живо преодолевал, на что у Хрисанфа умения не было. А Федька его не бросал. И тащились они позади, пока не достигли открытого холма, на котором в одиночестве доживал свой век знаменитый на всю округу Маринин млын.