— Патрик! Как я рад видеть вас! — воскликнул он.

— Прошло-то совсем немного времени. — Донован обнял его.

— Нет, много…

Донован повернулся к Шарлотте:

— Какой же я растяпа! Шарлотта, вы помните отца Джеймса Мартина? Он был помощником кардинала Сантелли?

«Тот самый бедняга, прикованный к столу в приемной перед кабинетом кардинала».

Больше всего ей запомнились темные круги под его глазами и мертвенно-бледный цвет лица, казавшийся еще более пугающим при свете дня. Он был словно творением ночи.

— Ну, конечно же! Рада вновь видеть вас, святой отец. — Она протянула ему руку.

Отец Мартин заключил ее ладонь в свои.

— Шарлотта, — проговорил он, склонив голову налево, потом направо, будто пытаясь рассмотреть ее получше.

На самом деле такое лицо забудешь не вдруг. Он отчетливо помнил («Да простит мне Господь нечестивые мысли», — помолился про себя он), как любовался этой женщиной, когда она подписывала соглашение о конфиденциальности секретного проекта Сантелли. Проекта, теперь грозившего опасностью его сестре и ее прекрасной семье.

— Да, доктор Шарлотта… Хенри, правильно?

Мартин намеренно исказил ее фамилию, чтобы не выдать своих подозрений. Ее имя он вспомнил вчера, когда позвонил по телефону, который ему сообщили его похитители. И всего лишь несколько минут назад он сделал второй звонок Орландо на новый номер, предупредив его о неожиданном прибытии дуэта.

Фамилия генетика была выделена жирным шрифтом на бирке ее беджика.

«Может, Мартин не хотел показаться невежей и не опустил глаза, поскольку беджик висел над ее левой грудью?» — пришло в голову Шарлотте.

— Почти. Хеннеси.

— Извините, память на имена у меня совсем плохая. — Бледные щеки Мартина едва заметно порозовели.

Он, наконец, отпустил ее руку, оставив Шарлотте ощущение влажной холодной ладони.

— Я так рад, что вы снова с нами. Если что-то вдруг понадобится — пожалуйста, достаточно будет одного лишь вашего слова.

— Огромное спасибо за гостеприимность.

— Всегда к вашим услугам. Что ж, пойдемте, поселим вас. Вы сможете освежиться, немного отдохнуть.

Он повел обоих по дорожке вдоль Апостольского дворца.

— Как вы смотрите на то, чтобы пообедать? — спросил он Донована. — Немного погодя, хорошо? И вы, Шарлотта, разумеется, тоже.

— Если вы не возражаете, Шарлотта, — повернулся к ней Донован.

— Напротив, с удовольствием.

Тель-Авив, Израиль

— Так что вы можете сказать по этому поводу? — спросил Коэн.

Прославленный профессор генетики Израиля Давид Фридман откинулся на спинку стула. Толстые линзы очков делали его выпуклые тусклые глаза неестественно большими. Он был сухощав, немногим больше тридцати, абсолютно лыс и без бровей — следствие редчайшего заболевания, называемого alopecia universalis, или универсальная плешивость. Отсутствие растительного покрова по всему телу плюс серые с голубоватым отливом глаза навыкате наводили на мысли о том, что его забросили на Землю инопланетяне с летающей тарелки. Потрясающий интеллект профессора казался потусторонним. Но в общении он был человеком трудным, неловким и раздражительным. А то, что он стойко отрицал и Бога, и иудаизм, было тяжелейшим испытанием для терпения Коэна.

— Информации масса, равви, — желчно сообщил профессор. — Я сужу только по фактам и изображениям, а не по образцам. Я буду теоретизировать, — предупредил он. — Знаете, если бы собственными глазами не разглядел все это в окуляре мощного микроскопа…

Он умолк, пожав плечами. Взгляд его переместился к окну кабинета, за которым на квадратном дворе Тель-Авивского университета толпились под пальмами студенты.

— Прошу вас. — Коэн с нехарактерным изяществом, словно в мольбе, раскрыл ладони. — Теоретизируйте.

Застонав, Фридман возвратил свой взгляд к монитору со схемой сорока девяти пар хромосом, покачал головой и сказал:

— Хорошо. Прежде всего я изучаю геном человека. А этот? Этот слишком мал, чтобы происходить от человека.

— Как это — мал?

До полуночи Коэн корпел над лэптопом Шарлотты Хеннеси и отобрал девять файлов с ключевой информацией. Зив сбросила их на флэшку, сейчас торчавшую из USB-порта включенного «Макинтоша» Фридмана. Все девять файлов были открыты в маленьких окнах на рабочем столе огромного профессорского плазменного монитора.

Фридман кликнул на нижней закладке, и файл с данными развернулся на весь экран.

— Вот, смотрите, — принялся объяснять Фридман, указывая на различные комбинации и последовательности А, С, G и Т — каждой букве соответствовал свой цвет.

Над ними тянулись серии непрерывных вертикальных линий разной толщины, напоминающие штрих-коды, убегавшие в бесконечность.

— Вы в курсе, сколько пар оснований предполагается в геноме человека?

Вопрос был риторическим. Аарон Коэн являлся блестящим исследователем и мог с легкостью начать вторую карьеру в лаборатории Фридмана.

— Три миллиарда.

— Ну а что мы видим здесь?

На мониторе, рядом с ячейкой, помеченной «Пары оснований», стояла цифра «298 825 111».

— Понимаю, это число кажется слишком малым. Но что, если это на самом деле взято у человека?

— Быть такого не может, равви. Уверяю вас. Взгляните-ка…

Костлявые плечи профессора заметно подрагивали от захлестывавшего его раздражения, когда он вывел и развернул на весь экран еще одно активное окно. Чувствуя себя доктором, чей пациент отказывается поверить тривиальному диагнозу, он сказал:

— Вот, равви, взгляните своими прекрасными глазами, глазами ученого. А мистицизм оставьте за дверью.

Фридман показал на экран, где отмаркированные флуоресцентной краской хромосомы экстрагировали из ядра клетки.

— Если это происходило на самом деле… — Он вновь покачал головой. — Мне все это кажется научной фантастикой. Смотрите, что здесь творится.

Он помедлил.

— Ага, вот сейчас. Видите? Вот эту пару хромосом?

Раввин подался к экрану:

— Вижу.

— Эти две хромосомы непрерывно замещают экстрагированный генетический материал. Перестраивают геном заново.

— А такое возможно?

— На Земле? Невозможно.

— Тогда как вы это объясните?

Профессор всплеснул руками.

— Компьютерное моделирование. Голливуд. Кто его знает? Мне больно говорить это вам, но, по-моему, вас одурачили.

Несмотря на его жесткий скептицизм, Коэн вовсе не был обескуражен. На самом деле он даже как будто остался доволен. Может, это профессора одурачили?