оно просвечивало через ткань, вызывая изумление и определённую зависть у меня. Не злую, но такую, что чувство уверенности окончательно меня покинуло. Гелия казалась заплаканной, глаза были запухшие, лицо несчастное.

— Что у тебя за вид? — спросила она, недовольная моим визитом, а вовсе не видом. — Юбка из лоскутьев! Один лоскут розовый, другой зелёный, а третий вовсе лиловый и прозрачный! Лиф тоже состряпан из обрезков. Впрочем, птичка на лифе получилась как живая, и пуговки как росинки. Даже жалко такую красоту прятать от посторонних глаз. Непременно пусть твоя бабушка и мне такую пташку вышьет. А почему ты ходишь в нижнем белье по улицам?! — до неё дошло, что на мне даже нет верхнего платья.

— Я выстирала платье и повесила на сушку. На улицах много воды и мусора.

— В лужу, что ли, упала?

Я вспыхнула от обиды на немотивированную грубость Гелии, а также от стыда за себя, выставленную нелепой и жалкой нищенкой. Она обращалась со мною как с прислугой, вошедшей не ко времени. — Ты чего так рано? Разве мы договаривались на сегодня?

— А шить твоё платье… — прошелестела я себе под нос, но она разобрала мои слова.

— Да на кой мне эта безвкусица! Я передумала его шить. Придумай другой фасон, а то пошлятина какая-то для рабочей окраины. Ты должна развивать своё понимание нужного цветового сочетания, добиться тонкости в отделке и избегать примитива. А то я буду вынуждена пойти в салоны, где заказывают одежду другие, в том числе и Ифиса. Я не могу позволить того, чтобы эта толстуха превзошла меня в своём шике.

— Ифиса вовсе не толстуха. Она всего лишь обладает ярко выраженными женственными формами, не то, что иные, плоские и бледные спросонья настолько, что кажутся отражением на водной глади в пасмурную погоду.

— Она бы порадовалась твоей оценке. Но именно она указывает мне на простонародный стиль моих платьев.

Это была откровенная ложь! Никто из тех умелиц в дорогущих салонах и близко не стоял с неподражаемым искусством моей учительницы — бабушки, а я уже превзошла её, о чём бабушка мне и говорила. Бабушка была консервативна уже в силу своего возраста, моя же творческая фантазия не ведала границ и никогда не скисала от сомнений. А уж Гелия и подавно не та, кто вписывается в рамочку усреднённого стандарта. Тут проявила себя вредность иного свойства. Направленное на меня её раздражение не могло быть вызвано мною лично.

— Я так не выспалась, — сказала Гелия и легла рядом с ним, положив голову к нему на грудь. Я поняла, что лишняя и решила уйти. Но он попросил сделать им «чайку».

— Что это «чайку»? — произнесла я первую фразу севшим отчего-то голосом. Да уж, прощебетала! Но я не была им слугой. Гелия встала сама, чтобы согреть воду в столовой и сделать утренние напитки.

Он сказал мне, — Садись.

— Куда? — спросила я. В комнате не имелось ничего, кроме столика и постели Гелии.

— Сюда, — улыбаясь, он указал на место рядом с собой.

— Я не так воспитана, чтобы садиться к незнакомому человеку, да ещё и на постель! — и приняв гордый вид, я начисто забыла о том, в чём я тут горжусь. Но он вёл себя так просто и радостно, настолько ясно было, что ему всё равно, во что я одета. Я повторно подумала о том, что он не совсем адекватный окружающей реальности. И не подумала о том, что и сама я несколько не в себе на данный момент.

— Так познакомимся же, наконец! — и он продолжал открыто и жизнерадостно сиять мне прекрасными глазами в самую душу.

Вернулась Гелия и сказала, что скоро принесёт нам «чай». Я не знала, что такое «чай»? Непотребный собственный вид, вся ситуация в целом, лишили меня не только уверенности в себе, а и понимания, что мне теперь делать? Гелия опять легла ему на грудь. Было очевидно, что ей нездоровилось.

— А знаешь ли, — сказала она, тонко почуяв моё взбаламученное состояние и смягчаясь, — тебе невероятно идёт короткая юбочка и короткий лиф. Даже жаль, что нельзя так ходить по улицам. У тебя настолько стройные и гладкие ножки, руки, безупречная фигура, что я любуюсь тобою. Я хоть и женщина, но никогда не лицемерю в лицо своим друзьям. Ты очень хороша, Нэя. У меня даже настроение улучшилось при виде тебя. А я всегда способна оценить чужие достоинства, поскольку не являюсь ущербным существом.

Странность слов Гелии, когда она нахваливала меня перед человеком, с которым лежала на одной постели, вызвала у меня ещё большую оторопь.

— Действительно жалко, что девушки не разгуливают так по улицам, — отозвался Рудольф, довольный абсурдным общением в спальне, где третьему лицу уж явно не место. — Мужчины были бы намного веселее и не так мрачны, если бы им предоставили возможность любоваться на прекрасных девушек, не завёрнутых в многочисленные слои тряпок, или откровенно уж всунутых в какие-то бесформенные мешки вместо нормальных платьев.

— Ты послушай, Нэя, человека оригинального стиля и высокого эстета. Уж он-то точно способен оценить то, что выпадает за общепринятые стандарты для всех.

Определить, смеётся ли Гелия над ним и надо мною заодно, или искренне хвалит, было сложно. Ведь она постоянно издевалась над его диким вкусом, а меня постоянно изматывала критикой моего творчества. В то же время она невероятно гордилась им, держалась за него цепко, а в мои изделия наряжалась и вызывала восторг окружающих. А я отлично уже соображала, что и он, и я — мы необыкновенные, мы не как все, и вовсе не в ущербном смысле так, а потому что нас породил какой-то другой мир, для нас общий и родной. А тут мы чужаки…

Я продолжала стоять, полыхала щеками и почему-то не уходила. Я словно бы включилась на равных в их «сообщество распутников», как называла окружение Гелии моя бабушка. Бабушка никогда не одобряла моё сближение с Гелией. На Нэиля она давно уже махнула рукой. Он и в детстве ей не подчинялся. Узнай она, в каком виде и перед кем я тут красуюсь, как композитная кукла в витрине нижнего белья в женском салоне, бабушка точно бы, жалобно взвизгнув от позора, свалилась на пол, имитируя бессознательное состояние, что приводило меня в ужас с самого детства. Но бабушка часто третировала меня, не щадя моей чувствительной натуры. Когда мама была жива, то объясняла мне, что у бабушки с юности травмированная душа, а так она очень добрая и тонко-чувствительная, и я должна снисходить к её причудам, не принимая