— Был, — согласился Хайде. — Ты прекрасно знаешь, что я в ней больше не состою.

— Только потому, что тебя выперли, — грубо сказал Порта. — Видеть твоей рожи больше не могли. В общем, на день рождения Адольфа ты истратил три тысячи четыреста двенадцать рейхсмарок двенадцать пфеннингов. Можешь прибавить восемьдесят процентов к общей сумме. При таком росте не похоже, что ты когда-нибудь вылезешь из долгов, так ведь?

— Вот жаль, что я не умею писать! — воскликнул Малыш, внезапно выхватил у Порты книжку и с удивлением стал разглядывать записи. — Умел бы, так уже наверняка стал бы миллионером. Знаешь, что бы я сделал? Напоил бы какого-нибудь богача и стянул его чековую книжку! Потом только выписывай чеки и греби деньги.

И оглядел нас с торжествующей улыбкой. Ни у кого не хватило духу разочаровать его. Порта вернулся к травле Хайде.

— Послушай, — дружелюбно сказал он, — мы с тобой товарищи уже долгое время. Я не хочу, чтобы ты постоянно беспокоился из-за долгов мне — может, спишем их?

— То есть аннулируем? — спросил Хайде, не веря своему счастью.

— Нечто в этом роде, — подтвердил Порта с лукавой улыбкой.

Хайде тут же повернулся к Малышу и ко мне.

— Вы слышали его слова! Будете свидетелями!

— Успокойся, — сказал Порта. — Ни к чему так волноваться. Выслушай сперва мои условия.

— Какие условия? — спросил Хайде, естественно, сразу же насторожась.

— Так вот, для начала я хочу получить те три тюка ткани, которые ты прячешь в комнате Жерди — а потом две бочки голландской селедки, которые ты оставил у дантиста на Хайн Хойерштрассе.

На изумленного Хайде было жалко смотреть. Челюсть его отвисла, глаза широко раскрылись, и он, заикаясь, спросил:

— Откуда ты про них знаешь?

Маленькие глаза Порты зловеще блеснули.

— Я знаю гораздо больше, чем ты думаешь! Знаю все, что можно о тебе знать. Это необходимо, когда люди должны мне столько, сколько ты.

— И… и ковры на Паулиненплатц? — спросил Хайде, от потрясения забывший об осторожности.

— Само собой. — Порта немного поколебался, потом нанес быстрый удар наугад. — Отдашь мне и ковры, на все остальное я закрою глаза, и будем в расчете.

Удар пришелся в цель; по реакции Хайде было ясно, что у него есть еще кое-что кроме ткани, селедки и ковров.

— Откуда мне знать, что ты не будешь меня шантажировать?

— Даю слово.

Порта вскинул руку с тремя поднятыми пальцами.

— Твое слово! — насмешливо произнес Хайде. — Так я тебе и поверил. Бери селедку и ткань, а ковры поделим поровну.

— Кто здесь ставит условия, ты или я? — спросил Порта. И ткнул себя пальцем в грудь. — Я заимодавец, а ты должник, и я решаю, что возьму за списание долга. Все ковры будут моими.

— Это уже слишком! — запротестовал Хайде. — Восемьсот ковров! Они стоят куда больше, чем я задолжал тебе…

— Как знаешь, — сказал Порта. — Только если не будешь ладить со мной, я уж точно не буду ладить с тобой.

— Хочешь сказать, что настучишь? — негодующе спросил Хайде.

— Вот именно — обо всем, что только смогу припомнить! Я не забыл, что в тот раз ты устроил тому крестьянину. И с тех пор точу на тебя зуб. У меня хорошая память.

Хайде пожал плечами.

— Ну что ж, раз ты не перестаешь ворошить прошлое — но скажу тебе одну вещь. И селедку, и ковры изо всех сил ищет полиция, так что не вини меня, если попадешься с ними. Только имей в виду — я ничего о них не знаю.

— Не строй иллюзий, — сказал Порта. — Если меня загребут, я позабочусь, чтобы ты составил мне компанию.

— Ну, ладно, теперь послушай меня, — прошипел Хайде. — При желании я мог бы отправить тебя за решетку в любое время — знаешь, почему? Потому что случайно познакомился с человеком, который работает на одном из эсэсовских складов. И случайно узнал, что эсэсовцы ищут человека, который исчез с большой партией стальных касок — у них уже подготовлена камера в Фульсбюттеле.

— Ну и что?

— А то, что стащил их ты! — выкрикнул Хайде.

— Черт возьми, — нервозно произнес я. — Если будете так орать, к нам спустится половина треклятого гестапо.

Хайде понизил голос до злобного шепота.

— Если будешь совать свой длинный нос в мои дела, то в скором времени тебе придется долбить камень где-нибудь в концлагере.

Малыш, наблюдавший за происходящим с полнейшим равнодушием, вмешался и предотвратил возможное кровопролитие.

— В тот день, когда уберем Леопольда, — сказал он, совершенно неожиданно, как нам показалось, хотя наверняка долго носился с этой мыслью, — я устрою себе пир из колбасы со сливовицей. — Облизнул губы и погладил себя по животу. — Это будет настоящее празднество, настоящий кутеж.

— Послушайте, — сказал я. — Леопольд и его приятели должны гордиться нами. Они вечно орут, что мы должны быть крепкими, как пресловутая крупповская сталь — ну что ж, скоро они узнают, что так оно и есть. Они не плохо над нами поработали.

— Крупповская сталь! — насмешливо произнес Малыш. — Да она мягкая, как масло. Смотрите!

Он нанес сильнейший удар кулаком в бетонную стену; кулак остался цел, но стена сильно содрогнулась, в центре появилась тонкая трещина и разошлась в двух направлениях. Мы смотрели на нее с благоговейным страхом, потрясенные, как всегда, когда Малыш демонстрировал силу. По сравнению со всеми нами Малыш был гигантом, и мы не раз видели, как он разбивал кирпичи голыми руками. Однажды он ударом ладони плашмя сломал корове шею. Порта тоже мог разбить кирпич, но ему для этого всегда требовалось две попытки. Штайнер как-то попробовал и переломал все кости руки. Все остальные довольствовались тем, что стояли рядом и наблюдали. В последнее время Малыш взял манеру практиковаться на железной пластине, отвергнув кирпичи как детскую игрушку.

Послышались приближающиеся шаги, мы замерли и прислушались. Они походили на размеренную поступь солдата.

— Кто это? — прошептал Порта. — Малыш, иди, посмотри.

Малыш шумно вышел из нашего убежища.

— Стой, буду стрелять!

Шаги внезапно прекратились, послышался хорошо знакомый голос:

— Кончай дурачиться, это я.

— Кто «я»? — спросил Малыш.

— Ну, ты даешь! — сказал Барселона. — Если после стольких лет не узнаешь моего голоса, тебе нужно проверить слух!

— Ничего не знаю, — упрямо заявил Малыш. — Без пароля никого не пущу.

— Пошел ты!

Шаги Барселоны послышались снова, потом резко прекратились при диком крике Малыша:

— Пароль, или стреляю!

— Слушай, балбес, это я, Барселона! Опусти винтовку и кончай валять дурака!