Очерк Ф. В-вой – вредный.

В. МАЗОВ

М-ва, В-218 ул. Профсоюзная, 31, кв.167»

* * *

«Несколько слов о себе. Я старый, измученный человек, отбыл в тюрьмах, лагерях и в ссылке почти 18 лет. Теперь я реабилитирован.

Много я видел на своем веку, встречал разных людей, встречал и похожих на Жохова, а больше встречал оскорбленных женщин, оскорбленных Жоховыми. Их много – жертв Жохова, есть они и в лагерях.

Про месткомовцев и говорить тошно, очень уж от них пахнет ладаном.

Ведь в сущности что произошло? Жохов предал близкую женщину, как только над его карьерой нависла опасность. К счастью, жертва не нашла в себе силы уйти из жизни. А если бы, к нашему несчастью, она не выдержала бы «искренних» показаний Жохова?

Право, мы уж очень распустились, никаких обязательств, никакой ответственности, особенно в отношениях к женщине.

Если бы такой Жохов разыграл подобную историю с моей дочерью, с моей сестрой, я бы убил его, как паршивую собаку!

А знаете (а это нужно знать и помнить), как защищались от такого несмываемого оскорбления сами женщины попроще и за которых вовремя некому было заступиться. Я их видел в лагерях, среди бытовиц-преступниц, а герои Жоховы на свободе с обожженной мордой и с черной повязкой над выжженным глазом. Это женщина отомстила за себя, как могла, плеснув в обидчика серной кислотой.

Не отмахивайтесь, не упрощайте этот случай. Женщине трудно. Война, сталинская эпопея многих женщин оставила без друга в жизни. Этим и пользуются Жоховы, устраивая свое музыкальное благополучие.

Женщины в своей тоске по любви, в тоске по своему очагу идут подчас на лишнее. Но мы должны всегда знать и помнить, что в большинстве своем это наши женщины – дочери, сестры, жены павших на войне и бесславно погибших в сталинских лагерях. Они должны чувствовать, что у них за спиной есть сила закона. У нас все должны быть рыцарями по отношению к женщине – сироте.

А Жохова – подлого шкурника, оскорбившего женщину, такого Жохова судить, как насильника.

Л-д, С-131, Дорога на Пруды, 135, кв. 18

Музыкантский.

Не говорили ли Жохову в детстве, что долгом чести пионера является… избавиться от наказания, выдав соседа по парте, разбившего стекло?»

В вагоне, на печке, в хате, на улице…

На вокзале в Мичуринске

Бабка: Плохой поп: пьет, ворует, девушек обманывает. Пускай газета про него напишет, какой он есть плохой.

– Церковь от государства отделена, газета не может вмешиваться в церковные дела.

– А может, государство нарочно такого попа поставило, чтобы подорвать в народе веру? Люди так и говорят: этот поп – от государства.

Чей-то голос из толпы: Э, бабка, не нам с тобой попов судить. На это черти есть.

Поезд Москва – Гомель

В вагоне напротив меня сидит худенькая, большелобая девушка с глубоко посаженными карими глазками. Работает на стройке маляром. Живет с мужем в комнате, где проживает еще две семьи. («Мы друг от дружки занавесками отгородились. Один сосед до того по ночам храпит… Но ничего, люди хорошие, терпеть можно».)

Зовут ее Люся Андреенко. Едет к свекрови в Новые Бельцы за своей годовалой дочкой. Ей золовка прислала письмо: «Дорогие Люся и Миша, привет вам. Хочу написать пару слов о вашей дочурке Вале. Она болеет. Не ест, не пьет. Детей много боле́е, а одно уже померло. Мать плаче, говорит: потом, если что, будут обижаться. Конечно, может, поболеет и очунеет. Но я пишу, чтоб ежели что – не обижались».

Люся: Вот я вам сейчас про свою жизнь расскажу. Я маленькая была, очень в школу ходить любила. Нравилось мне. И читать, и писать – всё нравилось. Но дома мы голодно жили. Детей много – нас шесть человек было – ни одеть, ни обуть, ни досыта поесть. И отец сердился. Бывало скаже: что у меня в руках, то у вас в зубах, – и правда: половник ли, ложка – что ни держит, тем и треснет: по макушке, по губам. И вот приходит письмо от крестной. Живет с мужем на шахте. Детей нет. Пришлите, пише, мне Люсю, ей у нас хорошо будет. Я и поехала. И правда: очень хорошо встретили и сразу в школу определили. И такая на меня прилежность напала. Если давно не поучишься, так затоскуешь. И вот я пишу и задачки решаю. И крестная справила мне фланелевое платье и купила башмаки с калошами… А я опять тоскую… а чего я тоскую? Домой хочу. Я думаю: булыжники стану носить, траву буду есть, только домой. И почему такое? Крестная платье справила, и башмаки купила, и книжки, и никогда пальцем не тронула: живи, Люся, учись, в техникум определим, замуж выйдешь. А я – домой. И всё тут… Как вы скажете, почему такое?

Автобус Гомель – Красноселье

За окном всё темнеет, темнеет и вдруг – будто кто-то выключил свет, становится совсем темно.

В автобусе дымно от курева, очень тесно и шумно. Все знают друг друга, кричат, переговариваются. Гармонист играет на хриплой гармонике.

Вдруг какая-то женщина выскакивает на дорожку между скамейками и начинает плясать, за ней следом – другая. Кто-то кричит: «Ипат, лови!» – и над моей головой, чудом не задев меня, летит большой зеленый арбуз. Какой-то дядька обнимает немолодую женщину в низко повязанном платке. Она сидит с покорным выражением лица, смотрит перед собой пристальным и почему-то мне кажется – невидящим взглядом. Рядышком сухонький старичок опирается на суковатую палку и поет:

И вдруг дядька, который обнимался, говорит:

– Ты откуда?

– Из Москвы.

– О! А куда?

– В Борисовку.

– А тебя встретят?

– Не знаю.

– Пойдешь ко мне ночевать.

До этой минуты мне было скучно, неуютно: не люблю приезжать в незнакомое место ночью. Что делать, куда постучаться? Но когда этот дядька сказал – не спрашивая, а утверждая: пойдешь ко мне ночевать, – мне стало совсем неприкаянно. Я ничего не успела ответить, моя соседка сказала:

– Зачем это она к тебе пойдет? У меня хата рядом с магазином. Пойдешь ко мне?

– Пойду.

Старичок, что пел про вербу: – Ты сколько классов кончила?

– Я институт кончила.

– Чего врешь!

– Я не вру!

– Такого росточка – институт?!

* * *

– Мы сейчас пообстроились, а что было, что было… Жили в ямах, а пришли домой, гляди: ни колочка не оставил. Голая земля, всё пожег. Никого не пожалел, всё пожег, людей спалил, и дитяток спалил. Лежит дитятко, ножки сгорелые, а рядом матка лежит, кишки наружу – своими глазами видела. Я сейчас как услышу про войну, сразу хочу увмерти. Чтоб сразу, чтоб не мучиться. Как подумаем, что война, так и жить не хочем.