В субботу, в семь утра, ехать по городу было сущим Удовольствием. Мы пересекли Манхэттен с запада на восток всего за десять минут. Преодолев реку по Бруклинскому мосту, мы увидели группу высоких жилых зданий, над которыми поднималось солнце. Слепящий огненный шар вызвал у меня приступ головной боли.

В половине восьмого мы уже явились в Бед-Стай. Мне приходилось слышать об этом местечке в Бруклине, равно как и о его сомнительной репутации. Сейчас здесь было почти безлюдно. Расистски настроенные копы в Вашингтоне окрестили подобные районы «самоочищающимися духовками»: мол, закрыл дверцу, и гори там все синим пламенем! У Бабули Наны имеется свое определение в отношении властей и их программ по облагораживанию похожих кварталов: геноцид.

Маленький винный погребок рекламировал себя написанной от руки желто-красной вывеской: «ПЕРВАЯ УЛИЦА. ДЕЛИКАТЕСЫ И ТАБАК КРУГЛОСУТОЧНО». Заведение было закрыто. Вот и верь после этого рекламе!

Неподалеку от входа в погребок стоял припаркованный темно-бордовый фургончик. Окна в кузове затягивала серебристая фольга, а на борту красовался пейзаж «Лунный свет над Майами». Единственной живой душой, замеченной нами на улице, оказалась наркоманка, направлявшаяся куда-то нетвердой походкой, еле переставляя ноги.

Дом, в котором был замечен Шариф Томас, оказался обшарпанным двухэтажным, покрытым выгоревшим серым гонтом строением. Несколько окон по фасаду были разбитыми. Выглядел он так, словно был давным-давно проклят и брошен. Где-то внутри этого притона и находился Томас. Мы с Гроузом приготовились терпеливо ждать: не исключено, что здесь мог появиться и Сонеджи.

Я сжался на переднем сиденье, стараясь быть незаметнее. Над зданием красного кирпича трепыхался полуоторванный плакат с вызывающей надписью: «КОПА УБИЛИ. НАГРАДА 10 ТЫСЯЧ ДОЛЛАРОВ». Плохой знак, но честное предупреждение.

Около девяти утра округа начала просыпаться и показывать себя во всей красе. Две пожилые женщины в рабочей одежде рука об руку направлялись к церкви.

Мне вспомнилась Нана и ее вашингтонские подруги. Сразу стало грустно, что уик-энд придется провести вдали от дома и семьи.

Девочка лет шести прыгала через скакалку. При этом я заметил, что использовала она для этого кусок электрического провода и выглядела какой-то вялой и апатичной.

Тоскливо было наблюдать за игрой этой крошки. Невольно закрадывалась мысль: какое же будущее ее ожидает? Есть ли у нее возможность хоть когда-нибудь выбраться отсюда? Я вспомнил о Дженни и Деймоне и представил себе, как расстроены они тем, что в субботу утром меня нет рядом. Суббота, это же целый праздник, папочка. Только в субботу и воскресенье мы, можем быть вместе.

Время тянулось бесконечно. Так всегда и бывает, когда ты занят пассивным наблюдением. Я обозревал этот район и не мог отделаться от впечатления, что нищета – это тоже своего рода наркотик, так как вызывает необратимое привыкание. В половине одиннадцатого появилась парочка подозрительного вида парней. Подъехали эти типы на маленьком черном грузовичке. Они тут же организовали импровизированный магазинчик, открыв торговлю арбузами, кукурузными початками, помидорами и капустой. Причем арбузы и дыни они складывали горкой прямо в сточную канаву.

Ближе к одиннадцати мною овладело беспокойство. Наша информация могла оказаться неверной. Волнение перерастало в паранойю. А что если Сонеджи, который так мастерски меняет облик, уже посетил притон? Вдруг он и сейчас там?

Я распахнул дверцу автомобиля и вышел. Жара навалилась на меня так, как если бы я вступил в раскаленную духовку. И все же это было куда лучше, чем, скрючившись, неподвижно сидеть в машине.

– Что ты задумал? – недоумевающе вскрикнул Гроуз. Он-то, похоже, не собирался отрывать задницу от сиденья целый день, ожидая, пока Сонеджи сам не придет к нему в руки.

– Доверься мне, – тихо произнес я.

Я снял с себя белоснежную рубашку, обвязал ее вокруг пояса и прищурил глаза. Когда я вновь открыл их, то постарался сделать так, чтобы они приобрели мутный и отсутствующий взор.

– Алекс! – пискнул мне вслед Гроуз, но я, проигнорировав его возглас, ленивой шаркающей походкой поплелся к полуразвалившемуся притону. Со стороны я больше всего напоминал заурядного уличного панка. Впрочем, для меня это не составляло труда. Сколько раз мне приходилось изображать для пользы дела подобных расхлябанных типов в своем собственном районе! Кстати, мой старший брат, пока не отдал Богу душу, был панком до мозга костей.

Притон оказался в самом тупике, между заброшенными зданиями. Порядок его работы ничем не отличался от функционирования подобных ему заведений, которых я на своем веку видел предостаточно: и в Вашингтоне, и в Балтиморе, и в Филадельфии, и в Майами, и в самом Нью-Йорке. Никакой разницы, даже как-то странно.

Едва я распахнул исчерканную надписями дверь, то понял, что этот гадюшник даже среди своих братьев может считаться настоящим дном. Впрочем, ждать особенно было нечего. Времени оставалось мало, так как Шариф Томас тоже загибался от СПИДа.

На грязном заляпанном полу повсюду валялись пустые банки из-под содовой и пивные бутылки, пакеты и упаковочная бумага из-под дешевой еды, расколотые ампулы и даже проволока для прочистки трубок любителей покурить дурманящей отравы.

Я посчитал, что подобная дыра наверняка находится на попечении одного «служащего». Платишь ему два-три доллара и занимаешь место на полу. У него же можно приобрести шприцы, трубки, зажигалки, бумагу для самокруток и вообще все то, что требуется для наркомана.

Стены украшали соответствующие обстановке надписи, типа «Затрахали!», «СПИД», «Мир – дерьмо». Здесь слоями плавала густая, непроницаемая даже для солнечного света дымная мгла. Запах стоял настолько отвратительный, что аромат городской свалки по сравнению с ним показался бы свежим ветерком.

Зато здесь было на удивление, до странности, тихо. Просто даже мертво. Моментально охватив взглядом обстановку, я отметил, что ни Шарифа, ни Сонеджи здесь нет. По крайней мере, сейчас.

Мужчина, по виду – латиноамериканец, с наплечной кобурой поверх засаленной рубахи, отвечал за порядок. Едва проснувшись, он, по крайней мере, демонстрировал, что все находится под контролем. Внешность его была невыразительной: лицо без возраста, украшенное усами.

Да, если Шариф Томас заходит сюда, он определенно докатился до предела. Действительно ли он умирает или просто решил спрятаться? Знает ли он о том, что его разыскивает Сонеджи?

– Чего надо, командир? – спросил латиноамериканец, и его глаза превратились в узкие щелочки.

– Немного тишины и покоя, – негромко и уважительно ответил я, как будто дело происходило в церкви. Хотя для некоторых данный притон таковой обителью и являлся.

Я сунул ему две измятых бумажки, и он, отвернувшись, ткнул пальцем в сторону:

– Тебе туда.

Я посмотрел в указанном направлении, и вдруг почувствовал себя так, будто ледяная рука сжала мое сердце.