Через две недели мама умерла, мы ее схоронили.

А отец у нас еще раньше матери умер. Умер он от истощения, потому что сильно голодал, так как, кроме 200 граммов хлеба, ничего финны не давали. Получать норму было трудно – приходилось переезжать через 2 озера, перетаскивать лодку через гору. Мы ослабли от голода и не могли ходить за нормой и по 2 недели жили без кусочка хлеба. За пять километров от нашей деревни была финская столовая; мы с отцом пошли в столовую, стали умолять накормить нас. Отцу было 62 года от роду, он обессилел и ходил с палочкой в руках. Его накормили. Он с жадностью съел супу-баланды и 3 комочка хлеба. После обеда мы пошли обратно; отец прошел половину дороги и упал в снег. Я побежала домой сказать матери, с помощью других колхозников его довели до дома. Пролежав на печи 3 дня, отец умер.

Сейчас мы остались без отца и матери.

Мы видали, как финны издевались над советским народом.

Когда отобрали хлеб у Федоровой Марии Федоровны, то ее и мужа так пороли плетью, что муж на второй день умер. Один финн держал, а другой порол на снегу лежащего Федорова, от чего Федоров так кричал, что мы все разбежались по домам.

Тут же пороли Овчинникова Михаила Егоровича. Его вывели на озеро, в морозную погоду, приказали раздеться и пороли, пока не упадет, а потом велели одеться. Через полчаса снова продолжалась порка, пока Овчинников не потерял сознания.

Когда у нас умерли мать и отец, мы пошли в деревню просить хлеба, по дороге патрули стали стрелять вслед, мы испугались и остановились, нас задержали и за то, что я самовольно пошла в деревню, сняли с меня пиджак и кофту, начали пороть, дали мне 14 плетей. Через неделю я снова пошла просить хлеба для братишки, меня снова задержали и снова дали 14 плетей.

Мы пошли в другую деревню просить хлеба; нас финны увезли в Великую Губу, посадили в холодную „будку“, продержали 2 недели и отправили в Петрозаводск в 7-й лагерь, где мы и прожили до прихода Красной Армии».

Таких рассказов сотни, ими можно было бы заполнить целую книгу. Еще раз отмечу: за колючую проволоку сажали не «фанатичных комиссаров» и даже не мужчин призывного возраста. Сажали стариков, женщин, детей. По сути дела, в Восточной Карелии с ведома и при полном одобрении Маннергейма проводились этнические чистки. Конечно, в присущем демократической республике стиле – без массовых расстрелов, всего лишь с помощью голода и болезней, а также непосильного труда.

В том же петрозаводском лагере № 5, который посетил Маннергейм, за 1942 год умерло около 2 тысяч человек. Их хоронили в братских могилах. Общее число жертв финской оккупации неизвестно. По некоторым подсчетам, оно могло составлять до 50–60 тысяч человек. Даже если эта цифра серьезно завышена, количество погибших явно составляет пятизначное число. «В общей сложности за время оккупации в Яанислинне умер примерно каждый двадцатый из свободно проживавших жителей и примерно каждый пятый из находившихся в лагерях. Следует упомянуть, что в финляндских лагерях для военнопленных смертность в период с 1941 по 1944 год поднялась еще выше, составив почти треть от общего числа заключенных», – пишет современный финский историк Юкка Куломаа. Для одного только Петрозаводска он называет цифру в 4–7 тысяч человек, умерших в лагерях во время войны. Фактически Маннергейм санкционировал создание этого «конвейера смерти» и несет за него полную ответственность.

Финны любили говорить о том, что они «освободили» Карелию. «Освободили» не только от советской власти, но и от русского населения. Когда-нибудь, после войны, его планировалось выселить за пределы финской территории. Впрочем, Гитлер тоже сперва собирался отправить евреев на Мадагаскар… Маннергейм в этом отношении во многом пошел по стопам своего германского союзника.

Сам маршал, конечно, после войны писал о том, что русские сами все разрушили при отступлении и оставили местное население без средств к существованию, но факт наличия лагерей для гражданских лиц он все-таки вынужден был признать. В своих мемуарах Маннергейм говорил следующее:

«Когда финские войска в 1941 году оккупировали части Восточной Карелии, то им досталась территория, сильно пострадавшая от войны, но еще больше от разрушений, которые русские осуществляли при отступлении. Как на других театрах военных действий, так и здесь по приказу советского правительства на практике проводилась тактика выжженной земли, в которую входили эвакуация населения и уничтожение населенных пунктов, дорог и движимого имущества, если его не успевали увезти раньше.

Что касается эвакуации людей, то ее удавалось осуществлять лишь частично. Те карелы, которые в предвоенные годы не стали жертвами массовых репрессий, оставляли свою родную местность против своего желания. Во многих местах отъезд откладывали настолько, что военные действия успевали сделать эвакуацию невозможной или же население защищалось от нее, прячась в лесах. Оставшимся позволяли вернуться в свои родные края, или, если это было невозможно из-за близости фронта, их помещали в лагеря. Там содержалась четвертая часть первоначальной численности населения, или 90 000 человек, из которых половину составляли карелы, а другую – люди, высланные из внутренних районов Советского Союза. Лучшая и работоспособная часть населения была призвана на военную службу или эвакуирована, так что большинство оставшихся были либо старики, либо совсем молодые люди.

Лучше всего русские справлялись с разрушительной работой и вывозом движимого имущества. Колхозы по большей части остались без рогатого скота и лошадей, в дополнение к чему запасы зерна были либо сожжены, либо увезены. Население было оставлено на пороге голода. Из деревень сгорели лишь некоторые, а в городах и промышленных центрах разрушения были огромны. Когда мы взяли Петрозаводск и Кондопогу, то разрушения в этих городах, произведенные с особой тщательностью, показали, что в первом городе из всей жилой площади осталась лишь половина, а во втором – едва 20 процентов. Поскольку из семи электростанций пять было уничтожено, а из семи крупных лесопилок осталась только одна в более или менее пригодном состоянии, промышленность, практически говоря, была парализована.

Поскольку не работали органы местного управления, а в производстве и распределении продуктов питания не существовало никакого порядка, то перед оккупационными властями встала трудная задача, выполнение которой сначала поручили командирам корпусов и дивизий на основе спущенных им специальных инструкций. В соответствии с ними систему управления оккупированными территориями необходимо было по возможности в большей степени сделать такой же, какая существует в Финляндии. В инструкциях обращали внимание на то, что управленческие мероприятия в Восточной Карелии должны носить такой характер, чтобы они показывали и населению этих районов, и иностранцам стремление Финляндии возродить благосостояние этой территории вне зависимости от национальности или политических взглядов жителей. Необходимо, чтобы население по своей воле и желанию включилось в производительную работу.

Эти принципы предполагали доверительную работу с населением. Уже первые контакты в этом плане дали куда более значительные результаты, чем мы ожидали, принимая во внимание те противоречившие международным правилам инструкции по развертыванию партизанского движения, которые советское правительство передавало населению. Ни с карельским, ни тем более со славянским населением не возникло никаких трений».