– Прекрати! – Я вырвала руку. – Перестань обращаться со мной как с ребенком. Все только и стремятся защитить меня, но при этом я остаюсь женой только на бумаге.

– Я считал, что Джованни для тебя ничего не значит. – Голос его посуровел.

– И не значит. Но нельзя требовать, чтобы это положение тянулось вечно.

– Нет, не вечно, – пробормотал Чезаре. – Я тебе обещаю.

В тревоге я вернулась в свое палаццо. Замечание Чезаре, что статья в моем брачном договоре может означать нечто большее, чем изъятие меня из супружеской постели до достижения зрелости, расстроило меня почти так же, как ужасная вероятность того, что французский король, подстрекаемый Миланом, может вторгнуться в Италию. Италия не знала вторжений сотни лет. У нас, конечно, случались неприятности – постоянные столкновения из-за земель и титулов, вражда между семьями, вековое соперничество, – но после Ганнибала ни одна иностранная армия не смогла успешно преодолеть опасности Альп. Да и Ганнибал плохо кончил.

И все же эта мысль грызла меня, вызывала беспокойство. Когда я наконец уснула, мне приснилось, что я бегу по бесконечному коридору, а с моих рук капает кровь. Я проснулась с криком под грохот грома, предвещающего грозу. В животе у меня жгло, словно я наелась порченых мидий. Я пошарила на прикроватном столике в поисках кремня и свечи, сбросила на пол и то и другое. Пантализея, словно пьяная, поднялась с кровати, зажгла свечу. Наклонилась ко мне, держа в руке мерцающий огонек, прошептала:

– Моя госпожа, вам дурно?

– Да. Здесь слишком жарко, и у меня болит живот. – Я сбросила с себя простыню и поднялась с кровати. – Мне трудно дышать. Пожалуй, выйду на свежий воздух.

– В такой час? Но сейчас же самая…

Я отмахнулась от нее:

– Сейчас слишком поздно, и никто меня не увидит. Я останусь на лоджии.

Закутавшись в бархатный халат и засунув ноги в туфельки без каблуков, я поспешила из спальни, и в этот момент почувствовала еще один сильный желудочный спазм. Жемчужное сияние окутывало коридоры и cortile внизу. Щупальца тумана висели в густом воздухе. Дневная жара уступила место влажности; даже отсюда я чувствовала едкий запах Тибра. Меня пробило по́том, и я принялась глубоко дышать, чтобы облегчить боли в животе. В этот момент раздался удар грома. Я перевела взгляд на нижнюю аркаду, предполагая увидеть первые капли дождя. Ждала, прислушиваясь к сухим пока столкновениям туч наверху, и тут поймала себя на том, что опять размышляю над словами Чезаре.

Если его шпион не врал и семья Джованни участвовала в заговоре против моей семьи, то мой муж не знал об этом. Об этом свидетельствовало его потрясение за трапезой. На мой взгляд, его влекло ко мне так же мало, как меня к нему, однако сейчас он наверняка был сильно озабочен. А если он знал о той статье из нашего брачного договора – не мог не знать, – то у него имелись все основания беспокоиться. Папочка допускал аннулирование нашего брака. В любом случае для меня это не имело никакого значения, если не думать о старике Ферранте в Неаполе и его трупах в подвале. Я не хотела оказаться женой одного из его сыновей. Пусть Джованни из Пезаро далек от идеала, но он, по крайней мере, находился во власти моей семьи, тогда как другой муж мог иметь иные обязательства.

«С этого момента ты должна проявлять осторожность, – говорила мне Джулия. – Пусть и формально, но теперь ты замужняя женщина».

Услышав мысленно этот укор, я решила поговорить с Джованни. Я не видела от него ни грубости, ни жестокости, мы были мужем и женой. Может быть, мы сумеем понять друг друга и это поможет нам выпутаться из клубка, в котором оказались наши семьи. Как и я, он явно не хотел аннулирования нашего брака.

Сняв туфельки, я на цыпочках поднялась по лестнице в аркаду, но остановилась: не слишком ли я нарушаю приличия? Напуганная громом и возможностью, что кто-то увидит меня здесь, я уже совсем было собралась повернуть назад. Лучше возвратиться в постель. Какие бы решения ни были приняты касательно моего замужества, я должна с ними смириться. Но я пошла дальше, невзирая на новый спазм в животе. Мы только поговорим. По меньшей мере я должна выслушать моего мужа.

Перед входом в крыло Джованни я помедлила.

Хотя он и жил здесь со дня нашей свадьбы, крыло казалось необитаемым: даже запах краски и гипса еще не выветрился. Ни драпировок на стенах, ни ковров на полу, ни стульев, ни столов, ни свечей в подсвечниках. Больше всего меня обеспокоило отсутствие челяди. Где слуги, спящие на тюфяках, где постельники, ночью несущие стражу у дверей?

Я поднималась по лестнице на второй этаж – я полагала, что там находятся личные покои Джованни, – слыша эхо собственных шагов. Почему он не нанял прислугу и не купил мебель? Неужели предпочитает жить как незваный гость? Или же он просто слишком беден и не в состоянии приобрести самое нужное? Это неприемлемо! Неужели мой муж должен прозябать в нищете, когда Джулия владеет всем этим палаццо?

На втором этаже повсюду лежал мусор после ремонта: деревянные балки, ведро с засохшей краской, сломанные молотки и мастерки. Я не помнила в точности, где находится спальня, в которой мы недолго возлежали вместе на брачной постели, но, приблизившись к коридору, освещенному – наконец-то! – чадящим факелом в кронштейне, смутно припомнила, как в ту ночь именно этим коридором и вела меня Джулия.

Вдруг я остановилась. Что же я делаю? Размышляя над собственным безрассудством, я услышала из комнаты неподалеку приглушенный смех. Этот смех разбудил что-то во мне, мучительную жажду разузнать хоть какую-то из множества окружавших меня тайн. И хотя я понимала, что самое разумное сейчас – повернуть назад, как можно дольше оставаться тем невежественным ребенком, которым меня все считали, я пошла на звук.

Пора уже мне вести себя как женщина, которой я вскоре стану.

Дверь оказалась не заперта. Я открыла ее, поморщившись от скрипа несмазанных петель, и вошла в темную комнату. Здесь мебель была: вероятно, тут и живет мой муж. Я различила выцветшие гобелены на стенах, открытые кофры, стулья, длинный стол, канделябр с потушенными свечами. В углу лежали колчан со стрелами, кожаные щитки на запястья и другое охотничье снаряжение.

Странный смех раздался снова. Теперь он звучал громче. Развернувшись к закрытой двери, ведущей, вероятно, в его спальню, я помедлила. Что я увижу внутри, если открою ее?

Чье-то дыхание распушило волосы у меня на затылке.

– Мадонна уверена, что ей это нужно?

Я развернулась, сдерживая испуганный крик. Передо мной стоял Джем – словно из ниоткуда. Его светлые глаза сверкали на смуглом лице, и сам он был темен, как тень.

– Вы… Я не знала, что вы… – начала я, но он оборвал меня, прижав палец к моим губам.

Его движение было неагрессивным, чуть ли не братским – так мог поступить Чезаре, чтобы не дать мне сказать лишнего.

– Вы говорите слишком громко – они услышат, – прошептал он.

Он так близко наклонился ко мне, что я почувствовала терпкий запах его тела, сырость ночи и аромат сандалового дерева, впитавшийся в его одежду. С Джемом я почти не сталкивалась – он был спутником Хуана, словно преданная собака. Ничего другого я в нем и не видела. Но теперь, стоя перед ним, я уловила дикий блеск зубов за полными губами, презрительную усмешку на лице и поняла, что совершила ужасную глупость, придя сюда одна.