там было мглистое, неприветливое. Сосруко остановился, подтянул подпруги, сам подтянулся и сказал Тхожею:

— Мы вступаем во владения исконного врага людей. Прошу тебя, верный мой сотоварищ, сделай все, что в силах сделать конь, скачи вперед, подняв голову к небу!

Тхожей проржал:

— Клянусь покровителем животных, что не пожалею себя, сделаю все, что в силах сделать конь. А ты не робей, Сосруко, я хорошо знаю эти места. Я родился поблизости — на дне седьмого великого моря от кобылицы Тхож и ускакал отсюда в горы нартской земли, ибо судьбою было мне заповедано стать твоим конем, твоим сподвижником…

Там, где начинались владения сына козлобородого Фука, возвышалась высокая, бестравная горная вершина. На вершине стоял дозорный. То был человек, то был нарт! В одной нагольной шубенке стоял он и в зной и в дождь. В зной шубенка его коробилась, в дождь вытягивалась. Сын Фука возлежал внизу, в крепости, а дозорный докладывал ему обо всем, что видел с бестравной вершины. Заметив одинокого всадника, дозорный крикнул сыну Фука:

— Скачет всадник.

— А как скачет? — спросил сын Фука.

— По бездорожью.

— А по какой стороне он скачет?

— Он не ищет тенистой стороны. Он скачет, объятый заходящим пылающим Солнцем.

— А что он ест в пути? Не сладкие ли яблоки и сочные груши?

— Он ест самые кислые яблоки и самые горькие груши.

— А что он пьет в пути? Не родниковую ли чистую воду?

— Он не ищет прозрачных источников. Он пьет, что попадается на пути.

— Не по вкусу мне этот всадник. Не похож он на тех, которых я убил. Но пусть едет. А как доедет до моих Меч-ворот, то слетит голова его, а я посажу ту голову на кол — рядом с другими сорока нартскими головами. Только тебя я пощадил, ибо мне нужен был дозорный. Я оставил тебе жизнь, так ты за это послужи мне: жизнь дорогого стоит! Я пойду: мне нужно вспахать поле, чтобы посеять для себя семена проса. Не столько радости я предвкушаю от крутой каши, сколько от мысли, что я похитил семена владыки плодородия! А ты, как только мои Меч-ворота обезглавят всадника, возьми его голову и посади на кол, рядом с головами тех безумцев, которые пытались отнять у меня благодатные семена. Ты-то умен, ты-то понял, что борьба со мною бесполезна, бессмысленна, тебе и жизнь оставлена. А глупому суждена смерть.

Сын Фука вперил единственный глаз в скачущего всадника, потом отвернулся и двинулся в ущелье, волоча за собой свой драконий хвост. Следил за всадником и дозорный. Он подумал: «Кто это скачет сюда? Не узнаю в нем никого из нартов-сподвижников. Увы, и этот храбрец погибнет, обезглавленный Меч-воротами, а помочь я, несчастный, ему не в силах!»

Между тем Сосруко подъехал к логову одноглазого Фука. Оно было опоясано семью крепостными стенами, и только через одни-единственные ворота можно было проникнуть в крепость. То были не простые ворота, а огромные мечи. Даже птица не могла пролететь через такие ворота: мечи смыкались и рассекали птицу надвое.

Едва Сосруко приблизился к Меч-воротам, как раздался звон: зазвенели мощные лезвия, ударяясь друг о друга.

— Ого, — удивился юный всадник, — впервые вижу такие ворота!

Он выдернул волос из хвоста коня и бросил этот волос в ворота. Лезвия сомкнулись и рассекли волос надвое. Сосруко воскликнул:

— Девет, первый нартский кузнец, слышишь ли ты меня? Ты сковал мне меч из косы бога плодородия. Разве такая коса не сильнее Меч-ворот бога недорода и бескормицы? Не я, неопытный и незрелый, вступил в первую битву: это плодородие вступило в схватку с бескормицей!

Так сказав, Сосруко отъехал назад, ринулся как вихрь вперед и на всем скаку взмахнул мечом и рассек Меч-ворота. Мощные лезвия упали с протяжным, жалобным звоном. Сосруко въехал в крепость, пригибаясь под огромными рукоятями, которые низко и бессильно повисли над всадником. Дозорный, увидев, что воин одолел Меч-ворота, был поражен и обрадован. Он спустился с вершины навстречу всаднику и узнал его.

— Сосруко, дитя мое, ты ли это?

Узнал и Сосруко дозорного:

— Добрый день, храбрый Бадын! А мы-то считали, что ты пропал без вести.

— Не я пропал, а честь моя пропала, — ответил Бадын, ибо это был он. — Не успел я доехать до Меч-ворот, как попал в плен к сыну Фука. Обхватил он меня драконьим хвостом и сказал: «Либо убью тебя, либо подарю тебе жизнь, а жизнь дорогого стоит. Станешь у меня дозорным. Выбирай». Вот я и выбрал жизнь, стою днем и ночью, в дождь и зной, в нагольной шубенке, сообщаю своему хозяину о приближающихся воинах.

— И об этих сорока ты сообщал? — спросил Сосруко и показал на сорок голов на сорока колах.

— Моя вина, — тяжело вздохнул Бадын.

— Как же ты говоришь, что выбрал жизнь? Ты выбрал смерть, ибо только ей ты служишь. А гибель в борьбе со злом и есть начало новой жизни.

— Ты прав, Сосруко, видно, камень, из которого ты родился, дал тебе не только силу тела, но и силу души и разума.

— Камень, из которого я родился, — Кавказских гор камень. Слезы наших женщин орошали его, терпение наших мужчин сделало его твердым, два луча, солнечный и лунный, ослепительно соединившись, вывели на нем мой образ. А ты, Бадын, утратив свободу нарта, утратил ли и образ нарта?

— Не утратил я образ нарта, — с твердостью камня сказал Бадын. — Я помогу тебе, и ты отнимешь у бога-вора семена проса. Знай: эти семена хранятся в кожаном мешке, а мешок у сына Фука. Наш супостат взял его с собой и отправился пахать. А пашет он на вершине высокой горы.

Сосруко посмотрел на вершину угрюмой, скалистой горы и понял, что взобраться на нее будет нелегко. Он спросил:

— Разве злоедушный бог не нашел себе лучшего поля?

— Ты, видно, плохо знаешь сына Фука. Он выбрал для пашни эту неприступную вершину, чтобы просо не досталось людям, ибо ни один всадник еще не сумел взобраться на эту вершину.

Сосруко направил коня к подножию горы. Гора была крута и высока. Ее скалы, поросшие колючками и мохом, обрывались над бездной. Тропинок не было. При виде этих скал Сосруко пришел в ярость, ударил плетью коня, и Тхожей, будто почуяв крылья, взлетел на вершину горы.

Глазам Сосруко открылось поле. Бог недорода и