— Перья не так-то легко найти.

— А ты поищи внизу, у реки. Там бродят такие кошки, что от них и перепелам спасения нет.

Фенолио хотел двинуться дальше, но мальчик удержал его. У детей комедиантов цепкие ручонки, хоть и худые.

— Одну историю, всего одну, ну пожалуйста, Чернильный Шелкопряд!

Откуда-то появились еще два карапуза, мальчик и девочка. Они уставились на Фенолио глазами, полными ожидания. Да, истории про Перепела… Сказки про разбойников ему всегда удавались — его внуки в том, другом мире тоже их любили. Но здесь эти истории получались у него еще лучше. Их можно было теперь услышать повсюду: «Невероятные подвиги самого отважного из разбойников, благородного и бесстрашного Перепела». Фенолио хорошо помнил ту ночь, когда сочинил его. Перо у него в руке дрожало тогда от ярости. «Змееглав опять изловил комедианта, — рассказал ему в тот вечер Черный Принц. — На этот раз Горбуна. Вчера в полдень они его повесили».

Горбуна, одного из его персонажей! Безобиднейшего бродягу, который дольше всех умел стоять на голове.

— Что он себе воображает, этот князь! — кричал Фенолио, как будто Змееглав мог его услышать. — В этом мире я господин над жизнью и смертью, я, Фенолио, и никто другой!

И слова полились на бумагу, гневные, неукротимые, как разбойник, которого он придумал в ту ночь. Перепел был таким, каким мечтал быть в своем мире Фенолио: свободным, как птица, никому не подвластным, бесстрашным, благородным (а порой — остроумным), отнимающим у богатых, чтобы отдать бедным, защищающим слабых от произвола сильных в мире, где закон этого не делал…

Фенолио почувствовал, что его снова тянут за рукав.

— Ну пожалуйста, Чернильный Шелкопряд! Всего одну историю!

До чего упрям мальчишка — страстный любитель историй.

— Ты рассказывал, что Перепел украл у Змееглава амулет! — прошептал малыш. — Палец повешенного, который оберегал его от Белых Женщин. Ты сказал, что Перепел теперь сам носит его на шее.

— Правда? — Фенолио поднял брови. Это всегда производило впечатление, потому что они у него были очень густые и лохматые. — Я кое-что слышал о еще более дерзких его делах, но сейчас мне нужно сперва поговорить с Черным Принцем.

— Ну пожалуйста, Чернильный Шелкопряд!

Дети повисли у него на рукавах и чуть не ободрали дорогую кайму, которую он за пару монет попросил пришить к грубой ткани, чтобы не выглядеть таким оборванцем, как те писаки, что составляют на рынке завещания и письма.

— Нет! — строго сказал он, выдергивая у них рукава. — Попозже! А сейчас пошли вон.

Сопливый мальчишка посмотрел ему вслед такими печальными глазами, что Фенолио на мгновение вспомнил о внуках. Пиппо так же глядел на него, когда приносил книгу и требовательно клал ему на колени.

«Дети! — думал Фенолио, подходя к костру, у которого сидел Черный Принц. — Они везде одинаковы. Ненасытные маленькие бестии — но и самые благодарные слушатели, в любом мире. Самые лучшие».

14 ЧЕРНЫЙ ПРИНЦ

— Значит, медведи могут сами сделать себе душу… — сказала она. Сколько еще неизвестного в мире.

Филип Пулман. Северное Сияние[7]

Черный Принц был не один. Разумеется, с ним, как всегда, был его медведь. Зверь сидел у костра позади хозяина, как его косматая тень. Фенолио хорошо помнил фразу, которой создал Черного Принца. В самом начале «Чернильного сердца», вторая глава. Подходя к костру, Фенолио тихо повторял вслух эти слова:

— Бездомный мальчишка, кожа лишь чуть светлее черных кудрей, скор на язык и на ножевую расправу, всегда готов броситься на защиту к тем, кого любит, будь то две его младшие сестрички, медведь, с которым жестоко обращаются, или Сажерук, его лучший, самый близкий друг… «Который тем не менее погиб бы жестокой смертью, если бы все шло по-моему, — добавил про себя Фенолио, махая рукой Принцу. — К счастью, мой смуглый друг этого не знает, а то вряд ли я был бы желанным гостем у его костра».

Принц помахал в ответ. Сам он, наверное, думал, что его зовут Черным Принцем за смуглоту кожи, но Фенолио-то знал, в чем дело. Он украл для него имя из учебника истории в своем старом мире. Так звали славного рыцаря, королевского сына, ставшего знаменитым разбойником. «Понравилось бы рыцарю, что его имя носит теперь метатель ножей, принц комедиантов? Даже если и нет, поделать он все равно ничего не может, — подумал Фенолио, — потому что его история давным-давно закончилась».

Слева от Принца сидел тот бестолковый неумеха-цирюльник, что чуть не сломал Фенолио челюсть, вырывая зуб, а справа от него — Коптемаз, незадачливый огнеглотатель, так же плохо владевший своим ремеслом, как цирюльник — своим. Насчет цирюльника Фенолио не был уверен, но Коптемаза он не придумывал точно. Бог знает, откуда он взялся! Глядя, как неумело и робко пытается он жонглировать огнем, каждый неизменно называл другое имя: Сажерук — Огненный Жонглер — Укротитель Пламени…

Медведь зарычал, когда Фенолио подсел к костру рядом с его хозяином, и так посмотрел на пришельца своими желтыми глазками, как будто прикидывал, сколько мяса можно еще содрать с этих старых костей. «Сам виноват, — подумал Фенолио. — Зачем ты дал в спутники Черному Принцу ручного медведя? Мог бы обойтись собакой». Торговцы на рынке рассказывали всякому, кто соглашался слушать, что этот медведь на самом деле человек, заколдованный феями или кобольдами (кем именно, они не могли между собой договориться), но Фенолио, опять-таки, знал, в чем тут дело. Медведь был самый настоящий, навек благодарный Черному Принцу за то, что тот много лет назад освободил его от кольца в носу и от прежнего хозяина, колотившего зверя колючей дубиной, чтобы заставить танцевать на рынке.

У костра сидело еще шестеро мужчин. Фенолио знал только двоих. Один был актер, Фенолио все время забывал его имя. Другой — силач, зарабатывавший на хлеб тем, что на потеху публике разрывал на себе цепи, поднимал высоко в воздух взрослых мужчин и гнул железные пруты. Когда Фенолио присел к костру, все замолчали. Его присутствие терпели, но своим он для них так и не стал.

Только Принц приветливо улыбнулся ему.

— А, Чернильный Шелкопряд! — сказал он. — Несешь нам новую песню о Перепеле?

Фенолио взял кружку с горячей медовухой, которую протянул ему один из мужчин по знаку Принца, и устроился поудобнее на каменистой земле. Его старые кости ныли от сидения на голой земле, даже в такую теплую ночь, как эта, но у комедиантов не водилось стульев или другой мебели.

— Вообще-то я пришел, чтобы отдать тебе это.