на свет в машине «скорой помощи» по дороге в больницу. Джулия каждой своей клеточкой ощущала недовольство крохотной девочки и нетерпение, с которым та прокладывала себе путь к свободе. Джулии уже не под силу было ее удержать. Как бы ей того ни хотелось, она уже ничего не могла сделать, чтобы физически сохранить свою связь с этим ребенком. У ее дочери имелось свое собственное мнение и свой собственный план действий. Когда все было уже позади, малышка принялась высказывать окружающим свое недовольство тяготами только что проделанного пути, как пожилые дамы в твидовых пальто сетуют на долгую и жаркую поездку на поезде в город. Джулия против воли рассмеялась, держа на руках возмущенно вопящий кулек. Девочка получилась изумительно хорошенькая, светловолосая и синеглазая, вся в Сойера.

На следующий день в Мэриленд навестить ее в больнице приехал отец, и она в последний раз попросила его забрать их с малышкой домой.

Стоя в ногах ее кровати с мятой кепкой в руках, оробевший и явно чувствующий себя не в своей тарелке, он снова сказал «нет». После этого Джулия практически перестала поддерживать отношения с отцом. Ничто и никогда больше не могло быть как прежде.

Ни одно решение в жизни не давалось ей так тяжело, как решение отдать свою маленькую дочку на усыновление. Теперь, когда малышка существовала вне тела Джулии, она отчетливо понимала, что не в состоянии заботиться о ней в одиночку. Она о себе-то самой могла позаботиться с трудом. Джулия возненавидела Беверли за то, что та была против младенцев в доме, а отца – за малодушие. Но сильнее всех она возненавидела Сойера. Если бы только он любил ее. Если бы не бросил ее одну в беде. Тогда она могла бы оставить малышку у себя. Он лишил Джулию единственной живой души, для которой она была целым миром, единственной живой души, которую она будет любить до конца своих дней. Безоглядно. Безмерно.

Ей сказали, что девочку удочерила бездетная пара из Вашингтона. Джулии оставили две фотографии. Один снимок был официальным, его сделали в больнице, на другом Джулия была запечатлена в постели с малышкой на руках – такой теплой, мягкой и восхитительно пахнущей. Джулия немедленно убрала их подальше, потому что смотреть было слишком больно, и наткнулась на них несколько лет спустя в старой тетради, когда паковала вещи, собираясь переезжать после колледжа.

Долго-долго она не могла прийти в себя. Вскоре после того, как ее выписали из больницы, она снова начала резать себе руки. Школьному психологу пришлось приложить немалые усилия, чтобы пристроить Джулию в летний лагерь, финансируемый Кольером, потому что домой в таком состоянии ехать она не могла. Когда лето кончилось, Джулия все еще не находила в себе мужества вернуться в Маллаби, и отец согласился оставить ее доучиваться последний год в спецшколе.

На следующий год Джулия подала документы в колледж, и ее приняли. Хотя после родов она перестала печь, несколько месяцев практики позволили ей достаточно набить руку, чтобы устроиться подрабатывать в пекарню при продовольственном магазине и помогать отцу оплачивать свою учебу. К тому времени не без помощи психолога, которого она продолжала посещать, перед глазами у Джулии уже перестала вставать малиновая пелена ярости всякий раз, когда она думала о Сойере, и ей вспомнились его слова о том, как он приходил домой на запах тортов, которые пекла его мать. Эти слова стали для нее знаком. Быть может, когда-нибудь в будущем, если Джулия будет печь торты, это приведет ее дочь, которая унаследовала чутье на сладкое от отца, обратно к ней. Тогда она объяснит ей, почему отказалась от нее. В самом худшем случае таким образом она донесет до дочери свою любовь.

Где бы она ни была.

Почти двадцать лет спустя Джулия все еще каждый день посылала своей девочке призыв. И каждый день мысль о том, что где-то на свете растет ее дочь, давала ей силы жить дальше. Она не представляла себе жизни без этого знания.

Жизни, какую все это время вел Сойер.

Теперь она не могла дальше скрывать это от него.

И она еще полагала, что эти полтора года здесь были невыносимыми.

В таком случае следующие шесть месяцев обещали превратиться в настоящий ад.

В дверь негромко постучали. Джулия открыла глаза и с изумлением увидела, что небо успело стать чернично-синим и в нем уже зажглась первая звезда. Она поднялась и подошла к двери комнаты.

– Джулия? – послышался из-за двери голос Стеллы. – Джулия, у тебя все в порядке? Тебя совершенно не слышно. Сойер ушел, если ты этого ждала. – Она помолчала. – Ладно. Если понадоблюсь, я внизу. Вдруг ты захочешь поговорить.

Под ногами Стеллы заскрипели ступени.

Джулия на мгновение уткнулась лбом в дверь, потом вышла в коридор. Перед выходом на лестницу она немного помедлила, потом прошла мимо него в кухню.

На сей раз это будет торт «Колибри», решила она, зажигая в кухне свет. Для него требовались бананы, ананасы, орехи пекан и сливочный сыр для глазури.

Он должен получиться совсем легким, совсем воздушным.

Джулия протянула руку и распахнула окно.

Чтобы запах мог долететь до ее дочери.

Глава 10

Проигрыватель в машине был старомодный.

Руль размерами больше походил на штурвал корабля.

В салоне пахло микстурой от кашля.

И ей это нравилось.

Эмили нравилась эта машина.

Когда механик Вэнса подогнал автомобиль к дому, она немедленно уселась за руль, но потом поняла, что не может придумать никакого места, куда ей хотелось бы поехать. Чем больше она об этом думала, тем меньше ей хотелось куда-то уезжать из Маллаби. Эмили ни за что не призналась бы в этом вслух, но теперь она даже начала находить какое-то странное удовольствие в дурной славе, которую оставила здесь по себе ее мать. В Бостоне Далси задала недостижимую планку, и Эмили считала, что ей никогда не стать такой деятельной, такой неравнодушной, такой самоотверженной. Временами это вызывало у нее обиду и негодование, отчего она лишь корила себя еще сильнее. А теперь оказалось, что даже сама Далси недотягивала до собственных стандартов. Во всяком случае, здесь.

Эмили сидела в машине, пока та не раскалилась на солнце, потом вылезла. Пойти в гости к соседям было нельзя, потому что Джулия куда-то ушла. А домой возвращаться не хотелось, поскольку дедушка Вэнс лег вздремнуть, а новые обои с бабочками в ее комнате действовали ей на нервы. Она готова была поклясться, что время от времени они изменяют положение,