Такая мысль Фаддею, похоже, и в голову не приходила.

«И правда, кому все достанется? А у Корнея немало… Да Лука с Рябым и Игнатом… и Аристарх тоже…

А как же Веденя? Кто молодых учить будет? Ни хрена ж не ясно…»

От таких простых и понятных вопросов слова Фомы вдруг перевернулись, и от их правоты не оставалось камня на камне, а два Чумы в голове Фаддея сплелись в такой клубок, что и не поймешь, кто из них кто. Да пропади оно все!

Вдруг вспомнился Гребень. С чего бы? А ведь он не раз говаривал: «Делай, что должно, и пусть будет, что будет. Только вот, что должно, поперек души идти не может – душу потеряешь».

«Ну и что должно сейчас? Клятву на мече десятнику давал? Давал… Вот и выходит, что дороги другой нет, кроме как с Егором… Вроде все верно, а вот на душе – ну как в выгребной яме. Да чего они все на меня? Егор послал узнать. А они чего? Я им крайний, что ли?»

– Так как вы? Идете или как? – Ну, не знал Чума, что на вопрос Арсения ответить, оттого злость только усиливалась… – Чего тут думать?

Арсений снова переглянулся с Савелием и вдруг широко улыбнулся:

– Думать надо, друг мой Фаддей. На то нам голова и дадена. А чтоб думалось лучше, давайте-ка хлебнем холодненькой, ей-богу, полегчает. – и разлил по кружкам брагу. – Чтоб здравы были! – выпил, утерся и, не закусывая, налил еще. – А Егору скажи: мы его никогда не подводили и сейчас, стало быть, не подведем. А теперь, чтоб нашему роду не было переводу, – и опрокинул вторую кружку.

– Хватит думать, высохнешь! – вновь подал голос Петруха.

– Во-во, оно самое. Первый раз правильно сказал, – Арсений уже наливал себе третью.

– Да пошли вы! – Фаддея вдруг охватила такая безнадега, что вмиг и драться расхотелось, и вообще все стало безразлично, только горечь в душе, словно желчь растекалась: а ну их всех! И Фома прав, и Арсений, а он, Чума, как ни глянь – дурак. Но язык за него будто сам продолжал лаяться. – Как бабы, ей-богу!

– Это кто баба? Я те покажу бабу!.. – Петруха опять заткнулся, едва начав: кулак у Савелия был тяжелый. Никто не знал почему, но именно Савелию задиристый Петруха возражать не смел. И сейчас тоже умолк, правда, Фаддея успел заново вывести из себя.

Затевать новую драку в чужом доме не хотелось, да и сказано уже все, что нужно – так, во всяком случае, казалось Фаддею. С досадой махнув рукой, он выскочил из дома.

Арсений, уже заметно захмелев, принялся за четвертую кружку. Савелий понаблюдал некоторое время за приятелем и вдруг изрек:

– Трава… того… Покосы глянуть бы. Дрова тож… Лежат, – и, помолчав, добавил: – вывезти надо. Зятя возьму, поможет.

Такой длинный для Молчуна монолог оказался столь неожиданным, что даже Петруха забыл сморозить очередную глупость.

– И ч-ч-чо? – поинтересовался Заика.

– Ехать надо… – поднялся с места Савелий.

– Понятно… – Арсений о чем-то договаривался уже с пятой кружкой браги. – И ты. За дровами?

– Ага… – ответил Молчун уже из-за двери.

Заика с Петрухой переглянулись. Оба сейчас думали об одном и том же: Савелий, даром что на слова жаден, как мытник на серебро, а вот нате вам – выдал. Не с угару же.

За дровами он надумал! С чего бы это? С зимы еще не все спалил, а сейчас припекло – срочнее некуда, даже зятя от работ отрывает? В случае чего, поди, найди их в лесу – а ночь-то уже назначена. И зять у него в десятке Фомы. Выходит, и сам мимо, и еще одного ратника из-под удара выведет.

Савелий дураком никогда не был. А им тогда с какого перепуга лезь в эту заваруху? Медом там не намазано. Э-э-э, нет, и они не глупее своего десятника. Чего это Егор не сам явился, а Чуму заслал? Стало быть, не уверен? Тогда и им ежа голой жопой пугать не с руки. Понятно, что Степану надо, он с Корнеем все одно не уживется, вот пусть и разбирается сам. Петруха чесал по очереди то затылок, то бороду, усиленно вспоминая, что за дело может найтись у него подальше от Ратного, причем срочное. Видимо, ничего не вспоминалось, поэтому он буркнул только, что надо срочно зайти к тестю.

Но его никто и не слушал. Арсений, расправившись почти в одиночку с целой корчагой браги, уже расслабленно сполз на скамью, проявляя твердое намерение перебраться под стол.

– П-п-п-петруха, Е-е-егору ск-к-кажешь… – Заика, по всей видимости, тоже что-то для себя решил.

– Сам скажешь… – поспешно перебил его Петр, напяливая шапку и решительно поднимаясь из-за стола. – Я ж говорю – некогда. Мне к тестю. Поговорить. – Все и так было понятно, и оба, не тратя больше время на разговоры, выскочили за дверь.

Арсений, задумчиво глядя им вслед, действительно переместился под стол, но не свалился без памяти, как можно было ожидать, а вполне осмысленно стянул туда пару старых тулупчиков, нашедшихся на стоящем тут же сундуке, и долго ворочался, устраиваясь поудобнее. Подозрительно долго для мертвецки пьяного.

Кроме как домой, идти Чуме было некуда. К сыну бы зайти, узнать, как он, да пока Настена сама не позовет, лучше не соваться. Лекарка свое дело знала хорошо, не ему, простому рубаке, в такие дела лезть. И домой уже расхотелось. С Арсением бы посидеть, подумать.

«Ага, с ним сейчас надумаешь! Залил глаза по самые брови – аж булькает. И куда в него столько лезет-то? И, главное, с чего? Не струсил же… Ну уж кто-кто, а Сюха не из трусливых! Тогда что?

Что-что – умный больно! Ясное дело – в драку не хочет лезть, вот что! Хоть Устин, хоть Корней, одна редька с хреном, дерьмом приправленная… А ведь хитро! Поди, докажи, что он еще трезвый был, когда я там разорялся! С пьяного какой спрос? А хватит браги – так он и второе пришествие под столом пролежит, не то что резню. Это меня все время поперед всех несет, будто черти за порты тащат!

Ну и что теперь? Мне-то эта свара тоже ни с какого боку. Не Егор бы, так наложить бы на всех кучу побольше – пошли они! Так нет, сам, дурень, рот раззявил, не заставляли!

А чего я мог сказать? Не пойду, пальчик болит? Вот коли бы и вправду занедужил… Тьфу ты, ведь сроду не болел, только раненым валялся!»

Вдруг перед Фаддеем откуда-то вынырнула Дуняша. Запыхалась, видно, бежала.

– Тятя! Тетка Настена тебя зовет…

У Чумы зашлось сердце – неужто?.. Даже думать боялся, ЧТО…

– Что с Веденей?!

– Так не знаю. Тетка Настена послала.

– Да жив? Нет? Говори. – Чего, дура, тянет? И без того тошно…

– Да жив, с чего ему помирать-то? – искренне удивилась Дуняша. – Очнулся и поел даже. – и тут же взвыла от звонкой оплеухи. – За что, тятя?

– Чтоб думала… – Из Чумы будто воздух выпустили. – Пугать так…

У дома Настены в светлых летних сумерках Юлька раскладывала на мешковине какие-то травы: то ли сушить, то ли еще для чего. Где они такое только находят? Всю жизнь Чума по лесу лазил, а вон той травки с синеватыми цветочками на толстом стебле отродясь не видал. А-а! Не до того ему сейчас.