Хотя дачки с воли приходили Климову чуть ли не ежедневно, аппетит совершенно пропал, за месяц он потерял в весе почти десять кило. Кожа покрылась какой-то сыпью, словно Климов страдал краснухой, а душу рвали ужасные предчувствия.

К началу второго месяца он понял, что спятит, если не найдет себе какое-то занятие, спасительную работу для ума. Часами, бродил по камере, толкаясь между двухъярусных нар, и вспоминал полузабытые стихи. Беззвучно шевелил губами, проговаривая рифмованные строки себе под нос: «Вот мельница, она уж развалилась. Веселый шум её колес умолк»… «Все спят в лесу, только не спит барсук»…

Со стороны Климов напоминал тихо помешанного.

* * *

Следующий допрос состоялся только в октябре.

«Допустите ко мне адвоката, – потребовал Климов. – По закону я имею право встречаться с адвокатом хоть каждый день». «Вас много, а следственных кабинетов мало», – коротко ответил Сердюков.

«В таком случае хотя бы переведите меня в одиночку, – попросил Климов. – Я больше не могу там. К камере нечем дышать». «Для этого нет оснований, – отрезал Сердюков. – Ты не какая-нибудь шишка, не хрен с горы, не узник совести. Ты здесь никто. Обычный бытовик, убийца, мокрушник, мать твою». «Ну, хоть разрешите свидание с женой».

Сердюков покачал головой: «Сегодня что, базарный день? Я же сказал: следственных кабинетов мало, а жена есть почти у каждого засранца. Вот если бы ты раскаялся, облегчил душу. Если бы дал признательные показания по делу, то я твердо пообещал тебе свидание с супругой. Прямо на этой неделе. Наверное, хочешь жену увидеть, а? И она бедная соскучилась, вся извелась».

Следователь «сшил» вполне добротное, крепкое дело, которое ни при каких обстоятельства не развалится в суде. Не хватало последнего художественного штриха – чистосердечного признания обвиняемого. «Мне не в чем признаваться», – упорствовал Климов. «Знаешь в чем твоя главная проблема? – вздохнул Сердюков. – В упрямстве. Все люди совершают ошибки. Умные граждане ошибки признают. Тупицы упорствуют до конца. Ты как раз из таких тупых безнадежных упрямцев».

«Послушайте, дайте мне шанс, – Климов прижал руки к груди. – Вызовите того официанта из ресторана. Ведь это он принес бутылки в наш номер. Вызовите Островского и Ашкенази. Послушайте, что они скажут». «Хорошо, – кивнул Сердюков. – Если ты настаиваешь, я отвечу. Официант заявляет, что в тот вечер неотлучно торчал в кабаке. Шампанского по номерам не разносил. Островского и Ашкенази я тоже допрашивал. Они утверждают, что никаких напитков тебе не отправляли. Ну, съел, придурок? Кому я должен верить? Тебе, мокрушнику, или честным людям?»

Климов обхватил голову руками и несколько минут сидел так, чувствуя, что черепная коробка вот-вот взорвется, как осколочная граната.

«Возможно, ты что-то забыл? – снова наступал Сердюков. – Давай вспоминать вместе. Я тебе помогу. Шаг за шагом восстановим картину преступления». «Я не стану ничего восстанавливать, сочинять под вашу диктовку, – ответил Климов. – Я буду жаловаться. И ничего не подпишу, даже если сдохну».

«Подыхай, – разрешил Сердюков и равнодушно пожал плечами. – Одним дураком меньше будет». Он вручил Климову обвинительное заключение, спрятав в портфель бумаги, вызвал конвой, Климова отвели в камеру.

В этот же день его первый раз жестоко избили.

В карты Климов не играл, достойных партнеров по шахматам в камере не оказалось, лишь один-единственный старик Федосеич с татуированными плечами и грудью умел осмысленно переставлять фигуры. Старик разложил на нижних нарах доску. Климов сделал семь ходов черными, но сверху свесилась толстая морда: «Слышь, шнурок драный, ты не так слона поставил». «Все так», – ответил Климов.

На пол спрыгнул молодой мужик, сделавший замечание. Он сидел в камере всего-то второй день и ничем не запомнился.

Мужик сграбастал Климова за горло, разорвал до пупа его рубаху и двинул пудовым кулаком в глаз. Климов устоял на ногах, даже хотел ответить, но у него на руках кто-то повис. Все повскакивали с мест, посередине камеры образовалась куча мола. Удары в лицо, в живот, в грудь посыпались на Климова и справа, и слева. Но пронзительный голос Федосеича неожиданно остановил головорезов.

«Я не позволю вам его трогать», – заорал старик.

Сухонький и сноровистый, он растолкал дерущихся по сторонам. Молодчики, обалдевшие от стариковской наглости, расступились. «Не позволю, гады, пальцем до него дотронуться, – крикнул Федосеич им в морды. – Я с Климом, мать вашу, в шахматы играю». Старичок подскочил к Климову, ласково потрепал его по щеке: «Вот же варвары, скоты». И вдруг, неожиданно развернувшись, так ударил Климова в пах, что свет померк в глазах, пол и потолок поменялись местами.

По камере разнеслось лошадиное ржание, звонче других смеялся сам Федосеич и все показывал пальцем на Климова, растянувшегося под ногами.

Униженный, избитый он заполз под нары и отлеживался на голом цементном полу до глубокой ночи. Через два дня, когда Климову немного полегчало, Федосеич, как ни чем не бывало, предложил ему сыграть партийку в шахматы.

Но Климов уже нашел нового партнера, это был низкорослый смуглый мужчина азиатского типа по имени Аркадий Бик. Голова у Бика была круглой и желтой, напоминала мелкую дыню. «Простите, вы китаец?» – спросил Климов при первом знакомстве. «Я кореец, мать твою, сука, – вежливо ответил Бик. – Запиши это на своем лбу, гнида». Позже Климов поделился харчами с Биком, припухавшим на казенной баланде.

Корейцу посылок не приносили, в Москве у него не было ни знакомых, ни родственников. Бик оказался довольно миролюбивым человеком, завязалось нечто вроде дружбы, главное же, он играл в шахматы куда лучше Федосеича. Даже пару тройку раз сделал мат Климову.

Письма жены, которые Климов получал каждые пять дней, раз от разу становились все грустнее. Наверное, сама Рита не замечала этой грусти.

Жена писала, что дела фирмы, которую прежде возглавлял Климов, теперь полностью перешли в руки Егора Островского, он же получил право визирующей подписи на банковских документах. Островский старается, но у Егора нет связей Климов и вообще сейчас дела у всех идут не лучшим образом. В этом году прибыли почти нет, фирма «Тайси» едва избежала прямых убытков, сработала по нулям. Выплат по итогам года Островский Климовой не обещал, но она не в претензии. Денег на жизнь вполне хватает.

Когда Рита писала о бизнесе, она старалась употреблять общие слова, избегала конкретики. Но Климов и на основании этой скупой информации понял, что некогда процветающее дело теперь натурально загибается. В ответных письмах Климов просил Риту, чтобы ему в тюрьму передали копии кое-каких отчетов и ещё не сверстанный годовой баланс.

Однако Островский почему-то отказался выполнить эту просьбу.

* * *

Климова допустили на встречу с адвокатом в начале ноября.

Михаил Адамович Финкель, по жизни человек живого ума, остроумный, сейчас почему-то совсем скис, жевал мякину. «Я делаю все, что могу, – говорил он. – Но обстоятельства против нас. И ещё одна плохая новость. Прокуратура планирует заблокировать ваши банковские счета». Климов дернулся, как от удара током: «Банковские счета? Какое отношение мои деньги имеют к убийству этой девушки?»