видел печали. Она всегда была веселой, искренней и отзывчивой. Муж никогда не бил ее. Он дарил ей красивые украшения, привозил ей цветастые платья и красные платки. В ее сундуке хранилось много ореховой шелухи, поэтому зубы у нее были белые, как молоко, а губы выкрашены хной. Другие невестки завидовали ей, а братья постоянно упрекали ее мужа за то, что он так к ней относится. Но он не обращал на их слова внимания. Вот женщины и возненавидели ее.

А теперь представился удобный случай отплатить ей за все: она овдовела. Женщины стали уговаривать старшего брата взять ее в жены.

— Неважно, хочет она или нет, — говорили они.

Раздраженные ее отказом и тем пренебрежением, с каким она всякий раз выслушивала их, когда они заводили разговор о свадьбе и о старшем брате ее мужа, они всеми способами старались досадить ей. Плевали ей вслед просто так, без всякого повода. Сначала отняли у нее одеяла, а потом, с благословения мужчин, и вовсе прогнали из дома, где все они жили. Она и это снесла, построила себе хижину. Затем настала очередь ребятишек, стали преследовать их. Питались они одними отбросами, которые кидали им вместе с собаками. Гамра из сил выбивалась, чтобы накормить их, и это ей удавалось; правда, ей помогали мать с братьями. Она не уставала повторять:

— У меня два мальчика. Вот вырастут они, станут мужчинами и вызволят меня из нужды. Ради них я на все согласна.

Увидев, в какой нищете живет дочь, мать и братья Гамры хотели забрать ее к себе. Но семейство мужа не отдавало им детей. Дело чуть не кончилось бедой. Без детей для Гамры не было жизни. Она осталась с ними. Мать оплакивала дочь:

— Доченька моя с глазами газели, посмотри на себя, на кого ты стала похожа! От тебя ничего не осталось. Где моя дочка, где твое медовое личико? А ведь ты цвела, как цветочек.

Мать вернулась домой вся сгорбившись, лицо ее избороздили морщины, сердце было разбито, печаль снедала ее.

А Гамра, намаявшись за день, приходила по вечерам в свою хижину к детям, которые радостно бросались к ней. Это был их мир, на который никто не смел посягнуть.

— Любое живое существо имеет право на жизнь, — говорила им она.

Она оживлялась и, забыв все свои печали, начинала что-нибудь рассказывать им. Ее ясный звонкий голос уносил детей в иной, фантастический мир, где правда и неправда соперничали друг с другом. Где правила всем беспричинная злоба. И зависть. И ненависть. Жестокие силы стояли над всем. Потом появлялся сирота, который жил на природе. Сама земля помогала ему, вела с ним беседы. Все как в сказке. Пальма давала ему молоко и финики. Птицы с ним разговаривали. И все это мог видеть один только сирота, для него одного это было возможно.

Другие женщины, обсуждая Гамру, судачили между собой:

— Что она о себе возомнила?

— В конце концов, самая обыкновенная женщина.

— Абас прав. Что эта Гамра себе позволяет!

— Зачем ему искать другую женщину, если она живет у него под крышей и без мужа?

— Мужчина имеет полное право взять себе жену брата. Такова жизнь.

XXXV

Каид отправился вместе с жандармами на гнедом коне. Он хохотал во все горло. Коней едва удавалось сдерживать.

— Знаменитый был мешуи. Такое не скоро забывается, — сказал один жандарм.

— Вот поймаешь головорезов, и мы угостим тебя еще.

Жандармы продвигались цепочкой, словно солдаты. От дозорных стали поступать сигналы, которые они посылали при помощи факелов и зеркал. Гонцы сменяли один другого, сообщая последние новости:

— Они поднимаются, следуя ущельем Черного Утеса.

— Выходят к Шакальей Реке.

— Наши люди следуют за ними по пятам.

— Они у Норы Гиены.

— Идут по дроковому полю.

— Свернули на нижнюю дорогу.

— Они чуют ловушку.

— Понимают, что край подошел.

— Не знают, куда податься.

— Направляются к Черной Реке, в сторону леса.

Маленькая группа Бусетты надеялась укрыться в лесу. Никогда еще столько людей не шло по их следу. На рассвете часовой сообщил им о подозрительных передвижениях. Им пришлось покинуть свое пристанище и бежать. Вся надежда была на лес, где их ждали товарищи. Они пойдут все дальше, все глубже. Лес вставал перед ними, словно черная стена — непроходимый, дикий, густой.

— На этот раз они охотятся только за нами, — сказал Бусетта. — Ничто другое их не интересует. Посмотрите, они окружают нас со всех сторон. Видно, хотят отрезать нам дорогу и раскинуть сети, чтобы взять нас, как стаю куропаток.

Его бил такой сильный кашель, что ему трудно было бежать. Он сам был не свой, словно какой-то демон вселился в него. Смерти он не боялся.

— В какую передрягу ты нас втянул, — сказал ему Бельхир. — Лучше бы уж мы остались в пещере.

— Ступай, ступай! — ответил тот сердито. — Смерть за тобой придет, когда Аллаху будет угодно.

Самый старый из них, Усач, ему было под пятьдесят, с белой как снег бородой, предложил принять бой:

— Я никого живым не пропущу.

— Марш, марш вперед! — приказал Бусетта. — Они только этого и ждут. У нас нет ни малейшего шанса.

— А потом у нас разве будет шанс? — с мрачным видом возразил Кривой. — Нам так и так крышка. Может, лучше сдаться?

Слово «сдаться» ударило их, как обухом по голове. Они остановились, с трудом переводя дух, и горестно посмотрели в глаза друг другу. Все они с неприязнью относились к Кривому из-за его мелочного и вздорного характера. Никто из них понять не мог, почему они согласились принять его в разбойничью семью. Может, из чувства локтя. Хотя он уже давно откололся от них. Вконец измученный удушливым кашлем, Бусетта пресек все споры, обрушившись на Кривого.

— Сдавайся, если хочешь, ничтожество! — яростно бросил он и первым пошел вперед, за ним все остальные.

Это напоминало охоту на шакала. Крики доносились со всех сторон. Видно, их окружили.

— Тут, пожалуй, не только жандармы и наводчики. Похоже, есть и те, кто знает ремесло, — молвил старый Усач. — Посмотрите-ка, как они прочесывают ущелья, будто ищут похищенную дочь.

— Уж не ты ли та самая дочь? — спросил Бусетта.

Оба засмеялись. Лес был от них в двух шагах. Остановившись, Усач оглядел их всех, кивая головой. Жандармы, добравшиеся до хребта, стали стрелять в них, пока они не исчезли в лесу.

Встревоженные выстрелами, Хасан с Мусой торопливо выскочили из хижины и, взобравшись на выжженный пригорок, огляделись вокруг, но ничего не увидели. Не находя себе места от беспокойства, они не знали, что следует