конфедератке с дрожащим султаном из белого конского волоса. Костюмер клуба выкопал где-то для Сашки самый настоящий френч офицера-пилсудчика с витыми блестящими позументами на высоком стоячем воротнике, с орденами, аксельбантами и орлеными пуговицами. Френч был Сашке немного великоват. Из плотных манжет его рукавов высовывались лишь кончики пальцев Бобыря; должно быть, офицер, позабывший в городе при бегстве пилсудчиков в двадцатом году свой парадный френч английского покроя, был здоровенный детина. Одного недоставало для полноты наряда — хороших офицерских сапог. На ноги Бобырю костюмер напялил желтые краги свиной кожи, но ботинки из-под краг выглядывали черные, наши обычные рабочие ботинки из юфти. Ну где видано, чтобы офицеры-легионеры носили разномастные краги и ботинки? Однако Бобырь не огорчался.

Веселый и гордый оттого, что его рассматривает так много молодежи, и желая хорошей игрой загладить свою промашку на дежурстве в штабе ЧОНа, Бобырь старался вовсю: он топал ногами, как заправский жеребец, ржал лихо, звонко, ну, совсем по-жеребячьи, скрипел зубами еще громче, чем ночью, делая вид, что перегрызает удила, — словом, выкаблучивал как только мог. Он доигрался до того, что на втором круге у него отлетел хвост.

— Смотри, смотри, Пилсудский без хвоста! — завизжали мальчишки у окон.

Но Бобырь, нисколько не смутившись, зафутболил с ходу по упавшему хвосту, да так сильно, что хвост залетел во второй ряд и, схваченный зрителями, пошел гулять по рукам, будто таинственная палочка фокусника.

Сложнее всего оказалось подобрать костюм для Антанты — хозяйки всей этой контрреволюционной «тройки». Поручили это дело Фурману, как самому лучшему из всех артистов, знатоку истории. Он стал припоминать, какие именно крупные капиталистические государства натравливали пилсудчиков, петлюровцев и румынских бояр на молодую Советскую страну, кто снабжал и вооружал армии интервентов.

Будучи сам родом из-под Шепетовки, Фурман хорошо запомнил, как по жалобе польского графа Потоцкого команда американских солдат и офицеров из американской миссии, что располагалась в Яссах, приехав в местечко Антонины, под командой американского лейтенанта Риджуэя, сожгла дотла соседнее село лишь за то, что в годы революции крестьяне этого села разделили между собой графскую землю.

Фурман знал, что в войсках Пилсудского, с которыми тот шел на Киев, особенно в корпусе генерала Галлера, было много американских инструкторов, а еще того больше американских винтовок, пулеметов и другого заокеанского вооружения. Зная это, Фурман распорядился, чтобы половину платья для Антанты костюмер сшил из звездно-полосатого американского флага. Вторую половину сшили из британского флага. Таким образом, Антанта — Галя словно простыней была обернута в американо-британские флаги. К тому же к материи спереди были нашиты из золоченой елочной бумаги два хвостатых коронованных льва. Чтобы дать понять зрителям причастность к интервенции и французской буржуазии, на белый, посыпанный мукою парик Гали костюмер насунул картонный изогнутый колпак, немного напоминающий те рога изобилия, что висели еще со времен старого режима у булочных города. В таких колпаках на карикатурах обычно изображали прекрасную Марианну — Францию.

Стоя в центре сцены и натягивая вожжи, Галя — Антанта похлестывала кнутом Пилсудского, боярскую Румынию и Петлюру.

В конце третьего круга им полагалось по плану инсценировки обратиться мордами к своей госпоже — Антанте. Кони должны были взметнуться на дыбы, иначе говоря — поднять руки, заржать очень жалобно, а потом, выбежав на авансцену, с грустью пропеть в публику:

Москвы не видать, не видать,

как своих нам ушей…

…Если не считать того, что Бобырь потерял хвост, все, как передавали мне хлопцы, шло прекрасно. Артисты резвились на сцене, поеживаясь от щелкания бича, Галя была строгая и надменная, как заправская английская леди, режиссер — культпроп комсомольской ячейки профсоюза «Нарпит» Коля Дракокруст — потирал руки на радостях, что номер, придуманный им, удался на славу, но как только Маремуха затянул густым баском: «Москвы…» — в зале крикнули:

— Тревога!

Шум поднялся в клубе. Опрокидывая скамейки, зрители-комсомольцы стали выбегать на улицу. Каждому хотелось поскорее примчаться в ЧОН, получить свою винтовку и ждать приказа. Режиссер Коля Дракокруст, не раздумывая, завернул занавес и спрыгнул в зал, чтобы и самому поскорее вырваться на волю.

Домашняя одежда Петлюры — Фурмана лежала на подоконнике за сценой. Там же, как на купанье, положил свои манатки и Маремуха. Оба они быстро переоделись и, расшвыряв по сцене театральные костюмы, срывая на ходу усы и вытирая грим, повыскакивали на улицу через окно.

А что было делать Бобырю, чья одежда лежала в пустом шкафу в клубной библиотеке за сценой? В дни спектаклей эта библиотека временно превращалась в гримировочную. Там же хранились обычно парики, грим, старинные курковые пистолеты, и Коля Дракокруст, опасаясь баловства несознательных посетителей клуба, обычно на время представления закрывал библиотеку на ключ.

— Где Дракокруст?.. Где Дракокруст? Хлопцы, вы не видели Колю Дракокруста? — вопил теперь во все горло бедный Саша, бегая по пустеющему залу и задевая никелированными ножнами сабли деревянные скамейки.

Но комсомольцы-чоновцы даже не отвечали Бобырю. Очень им интересно было выяснять, где Дракокруст, когда после неудачного нападения на штаб ЧОНа каждый был встревожен всерьез новым тревожным сигналом и мечтал лишь об одном: поскорее добежать к штабу. Подросткам, не состоящим в комсомоле, некуда было спешить, но даже и они, охваченные общим волнением, протискивались на улицу. Только самые спокойные из них с удовольствием разглядывали вблизи артиста Сашу, а фабзаец Моня Гузарчик, хлопнув Бобыря по плечу, крикнул:

— Проше пана! Не волнуйтесь! Проше пана, як пан хце, то я, как беспартийная прослойка, одолжу пану свои штаны?..

Прекрасно понимая, что Гузарчик только шутит и никогда не решится на такое самопожертвование, Саша бросился к выходу. Выскочив на улицу, Бобырь остановился, потянул носом свежий весенний воздух, оглянулся и, крикнув в полном отчаянии: «Ну где же этот Дракокруст, холера ему в бок, где ключи?» — долго не раздумывая, придерживая саблю, помчался в узенькую и темную Ямпольскую улицу.

Все думали, что «панская Польша» побежала в общежитие переодеваться. Но Саша был не такой дурак, чтобы мчаться на край города, а потом обратно лишь для того, чтобы сменить мундир пилсудчика на свою старую рабочую робу.

Саша решил бежать в штаб ЧОНа в театральном одеянии.

«Ничего, надо полагать, — думал он, раздираемый безвыходностью положения, — первые минуты все будут оборачиваться, а потом, как объясню, в чем дело, перестанут. Самое главное — не опоздать по тревоге. Опоздаю после того, что случилось на прошлом дежурстве, скажут: окончательный трус Бобырь».

Вдобавок Саша решил перехитрить всех чоновцев, что были в клубе, и примчаться в штаб первым. Мало кто знал, что в