Из-за громкой музыки выстрела почти не было слышно, пуля прошла где-то в метре от меня, пробила барную стойку, окно и улетела в темноту. Страха не было, скорей какое-то удивление: «Ни фига себе!» Потом кто-то бросился кого-то искать, обещая разрезать нарушителя спокойствия на кусочки. Но тот словно испарился, и как его ни искали, облазив все укромные уголки бара и подсобные помещения, найти так и не смогли. Потом бритые головы собрались возле стойки и принялись обсуждать происшествие. Как я понял из их разговора, ему было лучше застрелиться самому, чем попасться им в руки.

Вечер подходил к завершению, дамы разобрали кавалеров, кавалеры дам, и все начали потихоньку покидать бар. Лысые, как всегда, ушли гурьбой в сугубо мужской компании, у них были другие заботы.

Оставшись одни, мы налили для начала по пятьдесят грамм водочки и обсудили с напарником дебильного стрелка, рассматривая пробитую пулей стойку и треснувшее стекло. «Вставить бы ему дуло в задницу, ковбою хренову, ведь убить мог кого!» – покачивая головой, расстроенно ворчал Андрей. – «Уходить надо с этой работы, деньги деньгами, а жить хочется, у народа вообще крыша поехала». Мы с ним выпили еще несколько раз по пятьдесят, он уже почти успокоился, и храбрости в нем явно прибавилось: «Если я этого козла увижу, точно говном накормлю, как миленького». Мы выпили еще напоследок и попрощались до завтра. Он ушел, а я принялся перемеривать, что осталось в бутылках, готовясь к завтрашней сдаче смены.

«Не подходи, сука, убью!» – противный, надрывно визгливый голос, который больше подошел бы истеричной бабе, чем мужику, раздался откуда-то из-за деревянных ящиков с пустыми бутылками возле моего склада, куда я спустился переодеться и посчитать нетронутые бутылки с алкоголем. «Руки покажи, сука, руки!» Я показал руки, лихорадочно соображая, что делать.

Пистолет был у меня за поясом, под пиджаком, вытащить его я бы не успел, да и убивать я никого не собирался, он был у меня больше для поддержания уверенности: у всех есть – и у меня есть.

Спокойным голосом, насколько он мог быть спокойным, я сказал туда, в темноту:

– Я тут барменом работаю. Вот тут, рядом с ящиками, дверь – это мой склад.

Человек в темноте молчал, наверное, высматривал мое лицо, пытаясь определить, тот ли я, за кого себя выдаю.

– Точно, я тебя помню, – и чуть погодя спросил уже с другой интонацией, какой-то просящей:

– Эти там, наверху, меня ждут?

– Нет, все разошлись, ну, если только на улице.

– Они меня завалят, точно завалят, – его голос готов был вот-вот перейти в истерику. Мне стало его даже жалко и немного страшно – вдруг у него в голове что-то замкнет, и в этой панике он пристрелит меня за просто так.

– Ты знаешь, – обратился я к ящикам. – У меня тут второй выход есть, могу тебя там выпустить.

– А они меня там случайно не ждут? Может, ты меня подставить хочешь?!

– Да что они мне, друзья? Просто помочь хочу! С кем не бывает?!

– Помоги, братан, всю жизнь помнить буду!

Я включил свет и стал медленно подниматься по винтовой лестнице, ведущей из подвала к дверям пожарного выхода. За мной по пятам шел «стрелок», и я ощущал всем своим существом, как он судорожно сжимает пистолет, направляя мне его в спину.

За пожарными дверями никого не было, он осторожно выскользнул за дверь, потом повернулся в мою сторону, направив на меня пистолет, криво ухмыльнулся: «Ладно, живи, сука!» – и исчез в подворотне. После этих слов мне почему-то очень захотелось его догнать там, в темноте, и выстрелить. Но что-то меня удержало, не хотелось сравняться с этим дерьмом.

Я сидел на складе, внутри меня все кипело от унижения, страха и других сильных эмоций, даже выпитая рюмка водки не могла меня успокоить. Мысли, что я с ним сделаю, когда встречу, рисовали одну садистскую картину за другой. В конце концов, мысленно уничтожив его множество раз, я переоделся и отправился домой.

В три часа ночи по улице только изредка проезжали такси с зелеными огоньками, город спал. Редкий гуляка, засидевшийся в ночном баре, покачиваясь, как маятник, из стороны в сторону, пытается добраться до дома.

Тут вдруг я увидел за углом возле трамвайной остановки несколько собравшихся человек. Рядом стояли скорая помощь и полицейская машина. Подойдя ближе, я увидел лежащего на тротуаре «стрелка». Точно посередине лба у него была маленькая, аккуратная дырочка, из которой медленно вытекала темная жидкость.

Глядя на него, я уже и забыл о своем унижении, мне опять стало его жалко. Все-таки его дождались.

На афише под фотографией знаменитого музыканта жирным шрифтом было написано: «Камерный оркестр, альт Юрий Башмет» – и дальше мелкими буквами: «Концертный зал Дзинтари, начало в 19.30». Юлиан посмотрел на часы – до начала оставалось еще пятнадцать минут, он успевал. Ему нравилась классическая музыка, а до встречи с клиентом было еще три часа. Где бы он ни бывал в силу своей работы, при первой возможности бежал в оперу или филармонию.

Его отец был преподавателем музыки. Он не принуждал сына часами сидеть за инструментом, заставляя скрипку издавать жалобные звуки. Отец осторожно снимал со шкафа футляр, бережно доставал из него инструмент, очень долго настраивал, словно готовился к концерту, и начинал играть. Юлиан бросал все свои занятия и завороженно слушал, для него отец сейчас был волшебником. Потом он попросил у отца смычок и провел по струнам, которые обиженно заверещали, им не нравилось такое обращение, зато это очень понравилось малышу. Через некоторое время отец принес домой еще одну скрипку, с этого все и началось. К сожалению, в жизни часто все складывается не так, как мечтали об этом мы и наши родители. Великий музыкант из Юлиана не получился, но в своей другой профессии он был непревзойденным.

Открытый концертный зал находился за дюнами, рядом с морем, это была популярная площадка для артистов всех мастей. Но в начале сезона холодный ветер с моря отпугивал публику, и поэтому проблем с билетами не было.

Многие пришли с пледами, женщины укутались в теплые шали, все это напоминало не первые дни июня, а, скорее, конец сентября.

На сцене было установлено два больших обогревательных фонаря, вокруг них – стулья для музыкантов. Юлиан, начавший волноваться за артистов, успокоился: «Слава богу! Пальцы у них мерзнуть не будут».

Вначале раздались жидкие просительные хлопки, но когда на сцене появились музыканты, а затем солист с альтом в руках, зал взорвался эмоциями.

Ведущая, элегантная женщина с формами скрипки в облегающем платье, объявила название первого произведения. Моцарт.

Музыка была полна нежности и силы. Звуки уносили мысли Юлиана в далекое, почти забытое детство. Он вспомнил свою мать – в саду под яблонями, у стола, накрытого для чаепития. Они сидят с ней вдвоем, и она ласково проводит ему рукой по волосам, говоря какие-то нежные слова. Потом увидел, как мать накрывает его одеялом, шепча что-то ему уже уснувшему в ушко. Потом промелькнуло кладбище, серый от горя отец. Сильный порыв ветра с моря, зашумевшие сосны вернули его обратно в концертный зал.