Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А тут Андрей шептал слова песни, которые каким-то непостижимым образом сами нашлись где-то в недрах памяти, с сами оттуда вылились. Он шептал:
А как стану я немилой, удалюсь я прочь.
И скатившись по перилам,
И скатившись по перилам,
Упаду я в ночь, прочь!
Най-на-на-на-на-на,
Най-на-на-на-на-на-на-на…
И снова сначала. Он вспомнил, что эту песню когда-то давно пела Алла Пугачева. Давно. Ему эта песня даже особенно не нравилась, но теперь он подивился тому, как точно явился кусочек этой песни, как подходит слова к ситуации, и как прочно прилипли они к языку…
Он совсем устал, руки уже отказывались нести Графа и лопату. Он периодически забрасывал сверток то на одно плечо, то на другое, и шел.
Когда он дошел до длинного глухого забора какой-то стройки, он подумал, не забросить ли ему свою ношу за забор и все. Но в процессе борьбы с этой мыслью, он прочел надпись на заборе: «Строительство жилого дома ведет (такая-то) организация». Рядом с этой надписью было еще написано: «Внимание: территория охраняется собаками». Андрей прочел, усмехнулся и покивал головой.
Ворота на территорию стройки были открыты, точнее, приоткрыты. Андрей зашел в ворота и огляделся. Стройка была только в самом своем начале. Справа стояла разная техника, слева строительный вагончик с темными окнами. Над вагончиком возвышалась тонкая мачта или попросту палка с фонарем наверху. Фонарь освещал строительную площадку желтоватым светом. Прямо перед Андреем был неглубокий котлован, с вбитыми белыми сваями. В дальней части котлована было видно, что стоит вода. Вода отражала темное небо и свет фонаря.
— Эгей… Аллё-о-о… — позвал Андрей.
Но он сразу почувствовал, что здесь никого нет, и что он пришел куда надо. Андрей зашагал к котловану и почувствовал, как жидкая грязь прочно обхватывает его ботинки при каждом шаге. Он даже не удержался от гримасы. Уж больно неприятно было наступать хорошими, всегда чистыми ботинками в такую грязь.
Он остановился на краю ямы, на месте которой обязательно, в конце концов, будет дом. Он осмотрелся, как мог, нашел более пологий край котлована, добрался до него и стал спускаться, оскальзываясь и чуть не падая. Конечно, хорошо если бы при нем сейчас были его очки, в которых Андрей дома читал и смотрел телевизор. Зрение он считал у него было нормальное, но вечером дома он надевал очки, которые считал дурацкими и нелепыми. Очки же, которые бы ему шли, он так себе и не подобрал. Во всех очках он казался себе похожим на карикатуру, либо на персонажа классической литературы, либо на злобного маньяка из сегодняшних фильмов. Грязь под ботинками чавкала и скользила. Андрей кое-как спустился и понял, что выбирать какое-то особенное место просто не приходится. Он положил Графа на верхний край забитой в землю сваи, встал так, чтобы было светлее, и стал копать, низко нагибаясь. Грязь была глинистая, вязкая и тягучая, но пошло неплохо. Он копал и копал. Он не хотел просто прикрыть Графа грязью, он хотел, коль скоро проделал такой долгий и непростой путь, похоронить его поглубже и по-настоящему. Брюки, ботинки и рукава куртки он уже запачкал сильно, тогда волевым решением он перестал об этом думать и обращать на это внимание. Под грязью глина была суше и тверже. Андрею даже пришлось встать на дно ямы, которую он копал, и продолжить работу из такого положения. Он углубился примерно по колено и понял, что этого будет достаточно. Он выбрался из ямы и стал развязывать веревки, стягивающие покрывало.
— Ой, что я делаю? Зачем?!… — сам себе тихо сказал он.
«Зачем веревку-то развязывать?» — подумал он и догадался, что делал это машинально, не думая, но для того, чтобы забрать покрывало.
— Тьфу ты, — он плюнул и выругался.
Андрей взял сверток, сел на корточки и бережно опустил свою собаку в яму. Он стоял на краю маленькой какой-то почти круглой могилки и изо всех сил напрягался, чтобы вспомнить самые хорошие и трогательные моменты их совместной жизни. Андрей понимал, что нужно попрощаться, нужно прочувствовать момент. Нужно постараться совершить хоть какой-то ритуал. Он с усилием думал о том, какой Граф был смешной, когда был маленький, как он самозабвенно и очень ответственно рыл яму во дворе, как он смотрел в глаза и издавал звуки, похожие на голоса дельфинов, когда выпрашивал еду.
Андрей думал, вспоминал, но чувствовал, что делает это именно с усилием. Он понял, что его чувства уже не управляемы, они как бы уже не его. И этот город уже не его, и собака, которую он хоронит тоже уже…
Отчего-то промелькнуло воспоминание о том, как долго им служило это покрывало, и на каком количестве пляжей и пикников оно побывало. Как много оно доставило им удовольствия. Андрею стало жалко покрывало. Андрей забросал яму глиной и грязью. Прихлопнул получившуюся маленькую кочку лопатой, и даже притоптал ногой.
— Ну, дружище! Спасибо тебе, что жил с нами! Мы любили тебя, но ты любил нас сильнее. Прости меня, прости за все! Спасибо тебе, собака моя! Спасибо! — На словах «собака моя» его голос дрогнул, а глаза наполнились слезами. Андрей слегка поклонился, выбрался из котлована, и не оглядываясь пошел прочь.
Он вышел со стройки на улицу, сильно потопал ногами об асфальт, чтобы сбить налипшую на ботинки грязь, и пошел домой. Он шел, засунув грязные руки в карманы грязной своей куртки. Шел быстро. Потом он подумал, что если он держит руки в карманах, то значит лопату он забыл на стройке. Он остановился, склонил голову влево, представил, что надо возвращаться, снова заходить на стройку, спускаться в котлован…
Андрей вынул правую руку из кармана, махнул ею и пошел дальше.
В городе что-то изменилось. Освещение. Дома стали какого-то другого цвета. Светлее не стало, но дома теперь были какими-то более отчетливыми, и освещенных окон в них не было вовсе. Машин тоже не было. Андрей шел один.
Он на ходу поднял голову и остановился. Над ним в разрывах облаков было то, чего он никогда не видел. Не видел в такое время и так ясно. В разрывах облаков он увидел утренние звезды. Очень много начинающих исчезать звезд.
Погода была такая, что ни в чем нельзя быть уверенным. Лето подходило к концу. И вроде явной желтизны на деревьях еще не было, но ветер уже гонял по углам и подворотням палые, еще совершенно зеленые листья. Трава за городом стояла высокая и какая-то нечистая. Лето кончалось, точнее, по всем ощущениям оно уже кончилось. Осталось дожить несколько дней августа и ….
Почти все друзья, приятели, товарищи, знакомые и коллеги вернулись откуда-то загорелые, хотели видеться, хотели делиться впечатлениями. А вот Дима все лето просидел в городе. Разумеется, он не сидел все лето, просто, если человек пробыл все лето в городе, даже не без удовольствия или пользы, все равно говорится «просидел». Так и Дима говорил всем: «Да какое там! Все лето в городе просидел!» Дима при этом вздыхал, коротко махал рукой и делал печальное лицо.
Своих Дима отправил еще в самом начале июля подальше. Старшего сына в международный лагерь, чтобы сын практиковался в английском, а жену и дочь сначала к родителям (к ее родителям) на север, а потом на юг, к морю, туда, куда они вместе ездили много раз. А сам остался в городе… по делам.