– Вы все здесь кажетесь довольно дружелюбными, – говорю я, стараясь не выдать своего волнения.

Ник издает короткий смешок.

– Я бы так не сказал.

– Но часто ли вы собираетесь вместе? Я никогда не выпивала со своими соседями. – Не то чтобы с ними хотелось-то выпить.

Он пожимает плечами.

– Нет, не так часто. Иногда. Эй, хочешь сигарету?

– О, конечно. Спасибо.

Я улавливаю щелчок зажигалки, и когда пламя вспыхивает, я смотрю снизу вверх на его подсвеченное лицо. Его глаза – черные дыры, пустые, как у той статуи во дворе. Он передает мне мою сигарету, и я чувствую быстрое теплое прикосновение его пальцев, затем его дыхание на моем лице, когда я наклоняюсь ближе, чтобы он прикурил от кончика. В воздухе между нами пробегает какой-то разряд.

Я затягиваюсь.

– Не думаю, что я очень нравлюсь Софи.

Он пожимает плечами.

– Ей никто особо не нравится.

– А Жак? Ее муж? Тот, что на этом массивном портрете. Какой он?

Он морщит лицо.

– Тот еще мудак. И она определенно с ним из-за денег.

Я чуть не давлюсь сигаретным дымом. Это так буднично; то, как он это произнес. С четким ударением на слове «мудак». Интересно, что он имеет против этой пары? И если он явно не восторге, то какого черта он приходит пропустить бокальчик в их квартиру?

– А что скажешь о том парне из квартиры на первом этаже? Об Антуане? – спрашиваю я. – Не могу поверить, что она пригласила и его. Меня удивляет, что она вообще позволила ему сесть на свой диван. Они же как из разных миров. А вчера, – говорю я, – за воротами он велел мне убраться подальше – и сказал это крайне грубо.

Ник пожимает плечами.

– Ну… это не оправдание, но от него только что ушла жена.

– Да? – говорю я. – Как по мне, так она еще легко отделалась.

– Смотри, – меняет тему он, – отсюда можно увидеть «Сакре-Кёр», вон там. Очевидно, он больше не хочет обсуждать соседей. Он указывает на Собор: подсвеченный, он, кажется парит над городом, как большой белый признак. И вдалеке… – да – там – я вижу Эйфелеву башню. На несколько секунд она вспыхивает, как гигантская римская свеча, и тысячи движущихся огоньков, мерцая, пробегают вверх и вниз по всей высоте. Внезапно я осознаю, насколько этот город огромен и непостижим. Бен где-то там, думаю я. И снова это чувство отчаяния.

Я встряхиваю себя от этих мыслей. Нужен новый ракурс.

– Бен никогда не упоминал, чем он занимается, верно? – спрашиваю я. – О чем писал? Какое-то расследование. Что-то, чему он был рад, что-то большое?

– Он ничего мне об этом не говорил, – сообщает Ник. – Насколько мне известно, он до сих пор писал о ресторанах и о чем-то таком. Но ведь это свойственно ему, не так ли? – Мне кажется, я улавливаю нотку горечи.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, я думал: знает ли кто-нибудь на самом деле настоящего Бенджамина Дэниелса? Считал, ты мне про него расскажешь. То, чем он всегда хотел заниматься, – добавляет он, и его голос звучит по-другому, тоскливее. – Расследованиями. Или написать роман. Я помню, как он упомянул, что хотел бы написать что-то такое, чем бы гордилась ваша мама. Он все мне рассказал во время поездки.

– Ты имеешь в виду ту поездку после университета? – В том, как он проговорил слово «поездка», чувствовалось что-то важное. Я вспоминаю его заставку на компьютере. Какое-то внутреннее чувство подсказывает мне, что нужно надавить на него. – Что это за поездка? Ты правда объездил всю Европу?

– Да. – Внезапно его голос зазвучал по-другому: легче, взволнованнее. – Мы провели целое лето в дороге. Нас было четверо: два других парня, Бен и я. Я имею в виду, нам действительно пришлось нелегко. Убогие поезда без кондиционера, забитые туалеты. Днями, неделями мы спали сидя на жестких пластиковых сиденьях, ели черствый хлеб, почти не стирали одежду.

Он взволнован. Детка, если ты считаешь, что это было сурово, ты еще не знаешь, где родился. В мыслях возникает его минималистичная квартира: «Бэнг энд Олуфсен», аймак, все это скрытое богатство. Мне вроде хотелось бы его возненавидеть за это, но я не могу. В этом парне есть что-то меланхоличное. Я думаю об оксикодоне, который я нашла в его ванной.

– Где ты бывал? – спрашиваю я.

– Везде, – отвечает он. – Один день в Праге, на следующей – в Вене, а через несколько дней в Будапеште. А иногда мы просто проводили целую неделю, валяясь на пляже, и каждый вечер посещали клубы – как в Барселоне. А еще мы потеряли пару выходных дней, отравившись едой в Стамбуле.

Я киваю, будто понимаю, о чем он говорит, но не уверена, что смогла бы показать все эти места на карте.

– Так вот что было у Бена на уме, – говорю я. – Это далековато от квартиры в Харингее.

– А где Харингей?

Я бросаю на него взгляд. Он даже произнес это неправильно. Ну конечно, такой обеспеченный ребенок вроде него даже не слышал об этом месте.

– Северный Лондон. Место, откуда мы родом, Бен и я. Даже тогда он не мог дождаться, когда сбежит, отправится в путешествие. На самом деле, это кое-что мне напоминает…

– Что именно? – шепчет Ник.

– Наша мама, она часто оставляла нас одних. Она работала посменно и запирала нас, так чтобы мы не могли попасть ни в какие неприятности – это суровая часть города – и нам было бы так скучно. Но у Бена был этот старый глобус… знаешь, один из тех, с подсветкой? Он часами крутил его в руках, показывая места, куда мы могли бы отправиться. Описывал их мне – базары, где торгуют разными специями, бирюзовые моря, города на горных вершинах… одному богу известно, откуда он все это знал. На самом деле, он, вероятно, все выдумывал сам. – Я выдергиваю себя из воспоминаний. Не знаю, рассказывала ли я кому-нибудь об этом. – И все же. Ты говоришь, как будто побывал в сказке. Фотография на твоей заставке – это был Амстердам, да?

Я смотрю на Ника, но он смотрит в ночь. Вопрос без ответа повис в густом осеннем воздухе.

КОНСЬЕРЖКА

Будка

Я наблюдаю за террасой на крыше со своего укрытия во дворе. Несколько минут назад включился свет. Теперь я вижу, как кто-то подходит вплотную к перилам. Я улавливаю звук голоса, мелодию разливающейся музыки. Такой резкий контраст со звуками, что доносятся с соседних улиц, – воем полицейских сирен. Я только что услышала по радио: сегодня вечером беспорядки снова усилились. Но те, кто был там, наверху, вряд ли об этом переживали, если вообще знали.

На самом деле, радио – это его подарок. И всего несколько недель назад я тоже наблюдала, как он там, на террасе, на крыше курил сигарету с женой алкоголика с первого этажа.

Когда фигура рядом с перилами поворачивается, я узнаю в ней ее – девушку, живущую в его квартире. Каким-то образом она проникла в пентхаус. Ее пригласили? Конечно нет. Но ее не смутило заявиться без приглашения.