Я соображаю. Захотела бы Бри, чтобы я стала охотником, если это спасет ей жизнь? Нет. Бри никогда не согласится, чтобы я стала ответствена за похищение других мальчиков и девочек, отбирая их жизни. Я сделаю что угодно, чтобы спасти ее. Но не перейду черту.

– Тебе придется отправить меня на смерть, – произношу я наконец. – Я никогда не стану охотником за головами.

Толпа шелестит, а лидер выпрямляется и ударяет ладонями по ручками кресла. В комнате мгновенно снова становится тихо. Он встает, угрожающе глядя на меня сверху вниз.

– Тебя отправят на смерть, – рычит он. – А я буду наблюдать за этим с первого ряда.

Меня отводят обратно по коридору, все еще в наручниках. В пути я не могу не задуматься, верное ли решение я приняла. Не пожертвовав своей жизнью – но пожертвовав жизнью Бри. Может быть, надо было согласиться ради нее?

Отказавшись, я практически подписала ее смертный приговор. Меня разрывают угрызения скорости. Но все же я думаю, что Бри предпочла бы умереть, чем видеть, как вредят другим людям.

В каком-то оцепенении я иду снова по коридору, по которому пришла, и размышляю, что станет со мной теперь. Ведут ли они меня на арену? На что это будет похоже? И что станет с Бри? Они действительно убьют ее? Убили ли они ее уже? Забрали ли они ее в рабство? Или, что хуже всего, ее тоже заставят биться на арене?

Затем мне в голову приходит мысль еще хуже: может быть ее заставят драться со мной?

Мы поворачиваем по коридору и встречаем группу охотников за головами, идущих к нам навстречу, сопровождая кого-то. Я не могу в это поверить. Это Бен. Мое сердце захлестывает облегчение. Он жив.

Его сломаный нос опух, под глазами синяки, из губы стекает кровь, он выглядит так, будто его жестоко избили. Он так же слаб и изнурен, как и я. На самом деле, я надеюсь, что выгляжу не так ужасно, как он. Он так же плетется по коридору и я думаю, что они ведут его к лидеру. Наверное, ему сделают то же предложение. Интересно, что он решит?

Когда мы уже приближаемся друг к другу и он всего в паре метров, его голова опускается настолько, что он даже не видит меня. Он и ослабел, и слишком подавлен, даже чтобы поднять глаза. Кажется, он уже принял свою судьбу.

– Бен! – выкрикиваю я.

Он поднимает голову как раз в тот момент, когда мы находимся друг напротив друга, и его глаза широко раскрываются в надежде и волнении. Он совершенно не ожидал меня увидеть. Может быть, он также удивлен, что я жива.

– Брук! – говорит он. – Куда они ведут тебя? Ты видела моего брата?

Но прежде, чем я успеваю ответить, нас обоих сильно толкают сзади. Охотник зажимает мне рот своей отвратительной, вонючей рукой, заглушая слова, которые я пытаюсь выкрикнуть. Дверь открывается и меня заталкивают снова в мою камеру. Я попадаю внутрь и дверь за мной захлопывается так, что металл вибрирует, я оборачиваюсь и начинаю колотить в дверь. Но это бесполезно.

– Выпустите меня! – кричу я, колотя в дверь. – ВЫПУСТИТЕ МЕНЯ!

Я понимаю, что это напрасно, но почему-то не могу перестать кричать. Я кричу на весь мир, на этих охотников, на отсутствие Бри, на собственную жизнь – и не могу остановиться еще долгое время.

В какой-то момент я теряю голос и совершенно выматываюсь. В конце концов я опускаюсь на пол, и сворачиваюсь возле стены.

Мои крики превращаются в рыдания и, всхлипывая и плача, я засыпаю.

* * *

Я просыпаюсь так же плавно, как и засыпаю. Я лежу на металлическом полу, свернувшись калачиком, положив руки под голову, но мне все равно неудобно, я начинаю ворочаться. Мне снился настолько быстрый и тревожный сон – про Бри, которую хлестали, как рабыню, про то, как меня пытали на арене – что, какой бы уставшей я ни была, я предпочитаю не спать.

Я заставляю себя сесть, глядя в темноту, держа голову в руках. Пытаюсь сосредоточиться на чем угодно, что позволит мне немного отвлечься от этого места.

Я думаю о жизни до войны. Я все еще стараюсь понять, почему же ушел папа и почему он так и не вернулся. Почему Бри и я ушли. Почему мама не пошла с нами. Почему все в одночасье изменилось. Было ли что-то, что можно было сделать иначе. Это была головоломка, к разгадке которой я возвращалась вновь и вновь.

Я начинаю думать об одном конкретном дне до войны. Том дне, когда все изменилось – уже во второй раз.

Это был теплый сентябрьский день и я все еще жила на Манхэттене с мамой и Бри. Папа ушел уже больше года назад и каждый день мы ждали хоть каких-то известий. Но ничего не было.

А пока мы ждали, день за днем, война становилась все хуже. Сначала объявили блокаду, через несколько недель объявили об экономии воды, затем и еды. Очереди за продуктами стали нормальным явлением. С этого все стало становиться еще хуже, а люди – отчаянней.

Стало все опасней ходить по улицам Манхэттена. Люди были готовы на все, чтобы выжить, чтобы найти еду и воду, запастись лекарствами. Мародерство вошло в норму и порядок с каждым днем все разрушался. Я уже не чувствовала себя в безопасности. А что еще важней, я не чувствовала, что в безопасности была Бри.

Мама упорно все отрицала; как и большинство людей, она настаивала на том, что однажды все снова станет хорошо.

Но становилось все только хуже. Однажды я услышала вдалеке взрывы. Я выбежала на крышу и увидела, что на горизонте, на побережье Нью Джерси, идут бои. Танк шел на танк. Повсюду летали реактивные истребители. Вертолеты. Весь район был в огне.

А в один ужасный день далеко на горизонте я услышала ужасный взрыв, который был непохож на все предыдущие, от него задрожало все наше огромное здание. Выросло облако, похожее на гриб. В тот день я поняла, что все уже никогда не станет лучше. Что война никогда не закончится. Грань была пересечена. Мы медленно, но верно, умрем здесь, в ловушке окруженного Манхэттена. Папа будет воевать бесконечно. И он никогда не вернется.

Время ожидания вышло. Я знала, что в первый раз в своей жизни папа не останется верным своему слову, и я знала, что мне теперь нужно делать. Настал момент, когда мне нужно было действовать смело для спасения того, что осталось от моей семьи. Сделать то, что он хотел бы, чтобы сделала его дочь: выбраться с этого острова, забраться подальше в безопасные горы.

Месяцами я упрашивала маму принять тот факт, что папа не вернется домой. Но она продолжала настаивать, что нам нельзя уезжать, что это наш дом и вне города жизнь еще опасней. И в особенности, что нам нельзя бросать папу. Что, если он вернется домой, а нас не будет?

Мы с ней спорили об этом каждый день, пока не доходило до того, что мы с красными лицами орали друг на друга. Мы зашли в тупик. Все кончилось тем, что мы начали ненавидеть друг друга и едва разговаривали.

Затем появилось облако-гриб. Невероятно, но мама снова отказалась уезжать. Но я уже все решила. Мы уедем – с ней или без нее.