Но это было еще не все, что учуял мой чуткий нос. Было еще что-то, что-то едва ощутимое, но, несмотря на это, весьма въедливое… Гниль, в первый момент подумал я. Или разложение?

Я решил не концентрироваться на этом слишком долго, пока этот загадочный запах не сделал меня еще более неуверенным, чем я был. Хватало и того, что с каждой секундой, что я находился на верхней ступеньке этой лестницы, мои колени дрожали все сильнее, и я старался списывать эту дрожь на оружие в руке Карла и на мое плохое самочувствие, чтобы не представлять себе во всех красках, что за органические соединения при гниении испускают такой запах, который мне, может быть, еще и померещился. Я не мог пускаться в мои медленно развивающиеся фантазии и эмоциональные кульбиты, которые впоследствии могут оказаться лишь одним из многих порождений чрезмерно высоких нагрузок, которым все мы здесь подвергались. Если я еще располагал какими-то остатками сознания, то теперь я должен был сделать все для того, чтобы мой истощенный мозг не подвергался окончательным ударам, чтобы поставить заслон тому безумию, которое решительно его штурмует. Ничего не происходит. Может быть, немного пахнет гнилью, что совершенно неудивительно в таком старом крепостном подвале, возможно, это всего лишь гнилые ступени, которые немного странно пахнут, но в этом нет ничего внушающего опасения.

Я ощупью поискал старый черный выключатель, который находился на стене лестничной клетки справа от меня, и повернул его. Раздался неприятный скрежет, но конечно же никакие лампочки под деревянным потолком нижней лестничной клетки не загорелись. Я ругал себя за глупость, зачем я вообще искал этот выключатель, я же должен был знать, что ничего не получится, Глупо было ожидать, что все вдруг станет как прежде.

— Сперва сокровища, потом женщины, — обращаясь к Юдифи, ответил Карл с двусмысленной ухмылкой, которая внушала мне такое же отвращение, как варикозные вены на его ляжках. — Может быть, я еще услышу, как ты будешь тяжело вздыхать в нашу брачную ночь. Золото иногда творит настоящие чудеса. А теперь вперед, — закончил он каким-то новым, угрожающим движением своим пистолетом. — Ты что, приросла к полу, детка?

Я был почти благодарен ему за его непристойное, бесстыдное поведение, потому что хотя бы на несколько мгновений на место моему подсознательному дискомфорту, из-за злости, пришла настоящая ненависть. Было бы невероятно, что, несмотря на то что у тебя есть пара десятков лишних килограммов и жирные волосы, ты можешь позволить себе все что угодно только потому, что у тебя в руках опасное для жизни оружие. Во многих отношениях у меня была явно хорошая память, и этот толстый трактирщик в десятикратном размере заплатит мне за каждое оскорбление, которое он нанес моей маленькой Юдифи, не говоря уж о тех счетах, которые у меня к нему есть.

Юдифь чувствовала мое напряжение и поспешно потянула меня за собой на ступени.

— Вот дерьмо! — шепнула она мне, когда мы отошли на несколько шагов. — Не хотелось бы тебе, чтобы он подох?

Не останавливаясь, я озадаченно посмотрел на нее сбоку. Она имела полное право сердиться на Карла, и даже больше меня, потому что он задел своими словами именно ее, а не меня. Но все-таки масштаб ее гнева удивил меня. Я уже заметил, что в этих мрачных застенках проявлял слабость характера и что все мы страдали от странной, пронизывающей все здесь атмосферы, идущей от каменных плит, из которых состояли эти стены. Поэтому мы были определенно агрессивнее и раздражительнее здесь, в этой заколдованной крепости, чем в своей обычной жизни. Но если и был кто-то среди нас, кто, несмотря ни на что, все это время сохранял относительный контроль над собой, по крайней мере, относительно агрессивности, то это была Юдифь. И хотя я конечно же, без сомнения, хотел бы, чтобы Карл был мертв и валялся у моих ног, мне все же было почти больно слышать это от Юдифи. Она была среди нас островком здравомыслия, она была моим полюсом покоя, и здесь ничего не мог изменить один-другой ее скандал с Элен. Она могла сильно возбуждаться, но я бы никогда не подумал, что и она была в состоянии чувствовать нечто вроде кровожадности. Но мне казалось, она всерьез говорила то, что думала. Она должна держать себя в руках, подумал я, она должна сохранить свою кротость, потому что ей не пристало задумываться о мести, смерти и убийстве — для этого у нее есть я. Я буду следить за ней, и если ей кто-то причинит вред и если это будет на том же уровне, что позволил себе этот трактирщик, я не оставлю это безнаказанным. Будет достаточно, если один из нас возьмет грех на душу, и ради нее это сделаю я.

— Почему Мария мертва, а эта толстая свинья нет? — тихо продолжала она, и я прочел в ее быстром взгляде, который она бросила через плечо, нечто вроде вызова. — Лучше бы уж он пустил себе пулю из этого револьвера!

Я бросил взгляд на Карла для того лишь, чтобы удостовериться, что он не расслышал ее слов. Но той половины секунды, за которые я смог различить только его контуры в резком луче света, вполне хватило, чтобы заключить, что слова Юдифи вполне могли бы исходить и от меня, потому что я внезапно ощутил пугающий порыв накинуться на этого отечного престарелого хиппи и сломать ему шею. Мне кажется, мне даже представилось, как я это делаю, с садистской улыбкой, искривившей рот, и удовлетворенным блеском в глазах, а когда последние ступени скрипнули под моими ногами, меня вдруг заинтересовал животрепещущий вопрос — похож ли этот хруст на хруст сломанного позвоночника.

Страшным усилием я подавил в себе это представление и овладел собой. Я стал думать о Марии, как она стояла на зубьях башни, а также о той таинственной тени, которая приближалась, чтобы схватить ее. Кто-то был там, в этом не было никакого сомнения. Я не рассмотрел его лицо, но я был совершенно уверен, что журналистка была не одна на верхней площадке этой башни. Кто же это был? Почему он пытался схватить ее и где он теперь? Я не мог этого знать, но Мария явно понимала, что происходит. Она выбрала самоубийство, только бы не попасть к нему в руки, черт возьми! Жуткая картина ее бесконечного падения на мостовую снова и снова вставала перед моими глазами, как будто я снова и снова просматривал эту сцену, отснятую все с новых и новых точек, на экране, который я видел перед собой в темноте. Была ли она жива, когда падала? Мне казалось, я даже видел выражение ее лица перед падением на мостовую. Невероятный испуг, смертельный страх, решимость умереть и одновременно облегчение, что удалось не попасться в руки этому некто, так как все, что может ожидать ее после смерти, казалось лучше того, что случилось бы, схвати он ее. Да кто же ее преследовал?

— Да что вы там шушукаетесь? — Карл направил луч фонарика прямо на нас с Юдифью и угрожающе поднял дуло пистолета.

Юдифь права. Мария обманывала нас и была весьма несимпатичной персоной. Эта фальшивая библиотекарша потеснила Элен с первого места в моем личном черном списке — но это только метафора. А вот Карл, этот жирный мешок с дерьмом, на самом деле заслуживал смерти. Этот бестолковый статист на сцене жизни, который обманывал нас неизмеримо больше, чем журналистка, который не упускал ни единой возможности посеять между нами вражду, который оскорблял мою Юдифь и избивал меня и который, используя оружие, гнал нас, словно рабов, сквозь заколдованное подземелье, он, который, быть может, уже имел на своей совести смерть Стефана и Эдуарда-ковбоя и вел нас, может быть, к нашей гибели, — Карл был тем, кто давным-давно заслуживал смерти. В какой-то момент я был готов наброситься на него и, невзирая на его револьвер, сделать то, чего мне больше всего хотелось — просто разорвать его на куски голыми руками. Я спрашивал себя, а станет ли он и впрямь стрелять, а если да, то сможет ли попасть в меня в темноте.