«Просыпаясь по утрам, мы обнаруживали, что наши гамаки пропитаны кровью, – рассказывал Фосетт, – так как каждая часть тела, соприкасавшаяся с противомоскитной сеткой или высовывавшаяся из-под нее наружу, подвергалась нападению этих мерзких тварей».

В джунглях вьючные животные то и дело спотыкались о скрытые под илом стволы деревьев или норовили провалиться в яму, наполненную грязью, поэтому людям приходилось уговорами, понуканиями и побоями заставлять бедняг двигаться вперед. «Да, нужно иметь железное нутро, чтобы идти сзади и управлять этими животными, – отмечал в своем дневнике один из спутников Фосетта, добавляя: – Меня часто с ног до головы забрызгивало мокрыми сгустками гниющей крови и прочей зловонной мерзостью, которая летела с их израненных голов, кожа которых была постоянно раздражена из-за укусов насекомых. Вчера я вытащил червей палочкой и набил раны теплым свечным салом, смешанным с серой, но я сомневаюсь, что это поможет». Вьючным животным обычно удавалось продержаться в таких условиях не дольше месяца. Еще один исследователь Амазонии писал: «Сами животные представляют собой жалкое зрелище: у них сочится кровь из огромных гниющих ран… пена капает изо рта, на ходу они резко ныряют вперед, изо всех сил пытаясь выстоять в этом подлинном земном аду. И для людей, и для скотины это безотрадное существование, хотя милосердная смерть обычно прерывает жизнь четвероногих». Наконец Фосетт объявил, что они оставят вьючных животных и продолжат путь пешком всего с парой собак, которых он считал лучшими из спутников: умеют охотиться, никогда не жалуются и в самых тяжелых ситуациях верны тебе до конца.

С годами Фосетт установил список самых необходимых вещей, которые его отряд должен нести на спине, так что сейчас каждый рюкзак весил всего фунтов шестьдесят. Когда все грузили на себя снаряжение, Фосетт попросил Мюррея понести еще одну вещь – его лоток для промывки золота. Когда Мюррей потащился сквозь плотную стену джунглей, по бедра в грязи, вес рюкзака его ошеломил. «Я порядком сдал{28} и побрел медленно, то и дело останавливаясь передохнуть», – писал он в дневнике. Фосетт вынужден был послать к Мюррею носильщика, чтобы помочь нести груз. На другой день Мюррей казался еще более измотанным и отстал от прочих членов отряда при подъеме на вершину, усеянную упавшими деревьями. «Я перебирался через них битый час – кошмарное занятие, когда на тебе висит тяжеленный рюкзак, – и не продвинулся даже на сотню ярдов, – жаловался Мюррей. – Последние признаки тропы исчезли, я не мог двигаться вперед, я не мог взобраться на крутой холм, я не мог вернуться назад».

Обшаривая глазами лес в поисках Фосетта и остальных, Мюррей услышал где-то внизу шум реки и, надеясь выйти на более легкую дорогу, вытащил мачете и попытался достичь потока, врубаясь в цепкие лианы и громадные древесные корни. Он понимал: «Если заблудишься в таком лесу без мачете, это верная смерть». Сапоги натирали ему ноги; он бросал перед собой рюкзак, а потом, приблизившись, поднимал его и бросал снова. Рев реки становился все громче, и он поспешил на звук, однако ринулся к берегу слишком быстро и потерял равновесие; из рюкзака у него вылетели какие-то вещи… Портрет жены и ее письма. Глядя, как их поглощает вода, он ощутил «невероятный упадок духа».

Он продирался вперед, отчаянно желая найти остальных, пока ночь не погасит тот слабый свет, который просачивался с неба в глубь леса. Он заметил следы чьих-то ног на илистом берегу. Может быть, это гуарайю, о которых он столько слышал? Название их племени означает «воинственные». Потом он заметил вдалеке палатку и заковылял к ней, – чтобы, добравшись до нее, понять, что это валун. Его сознание играло с ним шутки. Он шагал с рассвета, но продвинулся всего на несколько сотен ярдов. Темнело, и в припадке паники он взял винтовку и выстрелил в воздух. Ответа не последовало. Ноги у него саднило, он сел и стащил с себя сапоги и носки; кожа с лодыжек была содрана. У него не было с собой пищи, кроме фунта карамели, которой снабдила экспедицию Нина Фосетт. Коробку предполагалось разделить на всех членов отряда, но Мюррей жадно съел половину ее содержимого, запивая конфеты мутной речной водой. В одиночестве лежа в темноте, он выкурил три турецкие сигареты, пытаясь заглушить голод. Потом сознание покинуло его.

Наутро отряд его обнаружил, и Фосетт сделал ему выговор за то, что он замедлил продвижение группы. Но с каждым днем Мюррей отставал все больше. Он не привык к такому острому голоду – когда тебя постоянно, гнетуще, жестоко грызет изнутри, пожирая и душу, и тело. Позже, когда ему дали немного кукурузной муки, он жадно зачерпнул ее листом дерева и смаковал ее, позволяя ей таять на языке. «Я больше ничего не хочу, пусть только меня обеспечивают такой едой до конца моих дней», – просил он. Записи в его дневнике становятся короче и надрывнее:

Он пытался вести научную работу, но вскоре забросил ее. Другой биолог, позже путешествовавший с Фосеттом, признавался: «Я думал, что сделаю массу ценных записей по естествознанию, но, как показывает мой опыт, когда занимаешься тяжелым физическим трудом, ум совсем не так активен. Думаешь о той конкретной задаче, которая перед тобой стоит, а иногда, похоже, ум блуждает, не сосредоточиваясь на определенной мысли. Что же касается нехватки различных примет цивилизованной жизни, то у тебя нет времени ее замечать – за исключением нехватки пищи, сна или отдыха. Короче говоря, ты доходишь почти до состояния разумного животного».

Однажды вечером, когда Фосетт, Мюррей и остальные добрались до лагеря, они настолько ослабли, что большинство без сил рухнуло на землю, даже не растянув гамаки. Позже Фосетт, видимо уловив витающее в воздухе отчаяние и припомнив то, чему его учили в школе путешественников, попытался развеселить своих спутников. Он вытащил из рюкзака блок-флейту и исполнил «Калабар»[26], ирландскую народную песню о кораблекрушении, полную черного юмора. Он пел:

Мюррей не слыхал этой песни уже тридцать лет и теперь подпевал вместе с Костином, который извлек собственную блок-флейту. Мэнли лежал и слушал: звук их голосов и инструментов заглушал вопли обезьян и звон москитов. На мгновение показалось, что они если и не счастливы, то по крайней мере способны посмеяться над перспективой собственной смерти.