— Правда?

— Точно, — кивнула она. — Я никогда не видела его фотографий, но бабушка говорила мне его имя. Он был таким настоящим, как живой! Они действительно любили друг друга.

Она наклонилась поднять упавшую книгу. По трещинкам на корешке было ясно, что ее часто перечитывали.

— Не трогай, Эль!

— Итан, я читаю ее постоянно, и такого никогда не случалось, — возразила Лена. — Мы попали в видение, потому что прикоснулись к ней одновременно.

Она снова открыла том, и я увидел множество темных линий: одни фразы были подчеркнуты, другие — обведены в кружок. Лена объяснила:

— Она разрисована, прямо как карта. Интересно, какой там маршрут…

— Ты знаешь…

Ну, конечно, «Большие надежды» Сэрафины ведут к Абрахаму, Темному Огню и Великому Барьеру. К тьме и смерти. Лена тихо произнесла:

— Вот моя любимая строчка, слушай: «Жизнь ломала меня и била, но мне хочется думать, что я стала лучше».

Сэрафина делала с нами то же самое. Но стал ли я лучше? А Лена? Я подумал о бабушке Пру, лежащей на больничной койке, о Мэриан, разбирающей коробки с обугленными документами. Дело всей ее жизни уничтожено. А если наших близких будут мучить до тех пор, пока они окончательно не сломаются?

Я должен отыскать Джона Брида, пока не стало слишком поздно.

На следующий день бабушка Грейс узнала, что Мерси прячет от нее в холодильнике кофейное мороженое. Потом Мерси догадалась, что Грейс потихоньку лакомится им, и закатила жуткую истерику. Затем я играл с Сестрами в «Скраббл», пока они вконец не достали меня своими странными словами, и я даже согласился на существование терминов «ещёбы» (пишется слитно), «хлопок» (по их мнению — глагол), «проигрышный» (причастие) и «ежели» (полная форма союза «если»).

Мое терпение лопнуло.

В доме не хватало одного человека. Человека, от которого пахнет медью, солью и острым томатным соусом. Того, кто готов с пеной у рта доказывать, что выражение «чертов идиот» пишется через дефис, но при этом обладает недюжинным умом. Того, кто мог сам составить карту большей части чародейских туннелей на юге США.

Спустя три дня ожидание стало невыносимым, и Лене удалось уговорить меня навестить бабушку Пру. Я, если честно, очень хотел ее увидеть, но плохо представлял себе визит. Она что, просто «спит»? Может быть, ведь иногда она умудрялась задремать на диване посреди бела дня… Или она выглядит так, как тогда, в машине «Скорой помощи»? Я извелся от неизвестности, чувства вины и страха.

Но самым страшным оказалось одиночество.

Окружная больница представляла собой реабилитационную клинику — нечто среднее между домом престарелых и местом, куда пациента привозят после жесткой автокатастрофы (если он, например, упал с велосипеда-внедорожника, врезался в грузовик или угодил под колонну автомобилей). Некоторые считают, что если с тобой такое случилось, то тебе жутко повезло, поскольку из водителя легко вытрясти приличную компенсацию. Однако подобные доброжелатели забывают, что ситуация может закончиться плачевно — то есть смертью. Хотя бывают и сложные случаи — взять хоть Дикона Харригена, который погиб в автокатастрофе, зато у него теперь самый дорогой памятник в Гэтлине. Его вдова сделала ремонт, поставила во дворе батут для своих детей и частенько ужинает в ресторане «Эпплби» в Саммервилле. Ну, по крайней мере, меня просветил Линк, а ему об этом рассказала миссис Линкольн, а ей — Карлтон Итон. Миссис Харриген теперь раз в месяц исправно приходят чеки из конгресса штата Колумбия. Значит, и грузовик счастье приносит…

Но когда мы зашли в больницу, мне совсем не показалось, что бабушке Пру повезло. Даже странная, звенящая тишина и свежий воздух из больничных кондиционеров не успокоили меня. Повсюду стоял приторно-сладкий запах, похожий на сахарную пудру. Как будто этим ароматом пытаются перебить кое-что другое. В довершение всего холл, коридор и подвесные потолки были выкрашены в излюбленный цвет гэтлинцев — персиковый. Как будто помещения от души полили соусом «тысяча островов» и размазали.

«Или французской заправкой», — попыталась подбодрить меня Лена.

«В любом случае, меня тошнит».

«Бедняга! Может, когда мы увидим ее, ты успокоишься».

«А если нет?»

К сожалению, мое пророчество сбылось — метрах в десяти от нас за стойкой регистратуры застыл Бобби Мерфи. В последний раз мы с ним виделись на тренировке, когда я играл в баскетбольной сборной «Джексона». Он дразнил меня из-за того, что на танцах Эмили Эшер вдруг разлюбила меня и не на шутку возненавидела, что с подобными барышнями случается нередко. Я не обращал внимание на его шуточки: ведь он кидал мяч в университетской сборной целых три года, и вообще старался с ним не связываться. Теперь Бобби стоял в униформе персикового цвета и не казался мне крутым парнем. Он тоже явно не был рад меня видеть. Может, стеснялся ламинированного бейджика, на котором гордо красовалась надпись «Бубби» — даже написать правильно не смогли!

— Здорово, Бобби. А я думал, ты уехал учиться в Саммервилль.

— Итан Уот! Наконец-то мы встретились! Даже не знаю, кто более жалок!

Он быстро взглянул на Лену и не поздоровался. Слухи разносятся быстро, поэтому, думаю, он был в курсе последних событий, даже не вылезая из окружной больницы, где большая часть пациентов не могла говорить. Я попробовал рассмеяться, но закашлялся, и возникла неловкая пауза.

— Вовремя ты явился. Твоя бабушка, Пруденс, как раз спрашивала о тебе, — ухмыльнулся он, кладя на стойку список посетителей.

— Правда? — воскликнул я, хватаясь за соломинку.

— Нет, шучу! Расписывайся и проходи в огород.

— Огород? — переспросил я.

— Ага, в жилой корпус. Овощей мы там держим, — осклабился он, и я вспомнил, как мы с ним чуть не подрались в раздевалке.

«Остынь, Уот! Неужели ты позволишь новенькой вертеть тобой, как ей заблагорассудится?! И кто ты после этого?» — заявил он тогда.

— Старая шутка, Бубби! — вмешалась Лена.

— Отнюдь, — отмахнулся он. — Давай-ка сыграем в «Покажи мне, что у тебя есть»? — обнаглел он, уставившись Лене прямо в вырез рубашки.

Я стиснул кулаки, но сдержался, увидев, как кудри Лены начали завиваться еще сильнее и приподниматься в воздухе.

— Просто помолчи немного, — произнесла она, облокотившись о стойку.

А Бобби уже хватал ртом воздух, словно выброшенная на берег пересохшего озера Моултри рыба.

— Отлично, — улыбнулась Лена, забирая бейджики для посетителей.

— Пока, Бубби, — попрощался я, и мы двинулись мимо него по коридору.

Запах становился весьма ощутимым. На ходу я успевал заглянуть в палаты с открытыми настежь дверями. Теперь мне почудилось, что мы попали в одну из картин Нормана Роквелла,[12]изображавшего трагические эпизоды из жизни обычных людей.