Каким же опасностям подвергаются те трогательно неуверенные в себе мужчины, которые, колеблются в оценке собственной привлекательности и вынуждены то и дело выяснять, желанны ли они другим!

Она гасит свет. Между ними прячется множество различий: ее язык более любознателен и нетерпелив, спина у нее выгибается, стоит только ему прильнуть к ее животу, ноги у нее более подтянуты, а бедра – темнее. Что остановило бы его сейчас? Мысль о том, что все это неправильно, унеслась далеко-далеко, как звонок будильника, доносящийся сквозь глубокий сон. После они лежат недвижимо, дыхание их понемногу успокаивается само собой. Занавески распахнуты, открывают вид на ярко освещенную электростанцию в тумане.

– Твоя жена – какая она? – спрашивает Лорен, улыбаясь. По ее тону невозможно ни о чем судить или понять, как отвечать. Его с Кирстен сложности слишком отчетливо воспринимаются как принадлежащие им обоим на пару, даже если теперь они притянули на свою орбиту новый, более безвинный спутник.

– Она… милая. – Он запинается.

Лорен сохраняет непроницаемое выражение лица, однако не настаивает. Он утыкается ей в плечо; где-то за стеной слышно, как идет вниз кабина лифта. Он не в силах утверждать, что ему дома скучно. И он вовсе не лишен уважения к жене, даже желание обладать ею в нем отнюдь не пропало. Нет, правда о его положении более причудлива и более унизительна. Он любит женщину, которой, как слишком часто кажется, вообще не нужна любовь. Она борец, до того умелый и сильный, что не так-то много сыщется возможностей, когда она позволит опекать себя. Он любит женщину, противоречиво относящуюся к любому человеку, собравшемуся ей помочь, которой, по-видимому, спокойнее всего, когда она чувствует разочарование со стороны тех, кому сама же себя вверила. Такое впечатление, что на секс с Лорен Рабих пошел вот по какой причине: в последнее время им с женой стало чрезвычайно трудно обнять друг друга, – и этот факт вызывает у него где-то внутри (без особой справедливости) по-настоящему сильную боль.

Завязать любовную связь из-за равнодушия к супруге – редкость. Обычно приходится сохранять довольно сильную привязанность к партнерам, чтобы решиться изменить им.

– Думаю, тебе она бы понравилась, – добавляет он наконец.

– Даже не сомневаюсь, – спокойно отвечает она.

Теперь вид у нее озорной. Они заказывают ужин в номер. Ей хочется пасту с лимоном и щепоткой пармезана заодно: кажется, она привычна с точностью разъяснять подобные требования людям, которым предстоит исполнять ее заказ. Рабих, легко пугающийся всего, что связано с обслуживанием, восхищен ее уверенностью в своих правах. Звонит телефон, и она разговаривает с коллегой из Лос-Анджелеса, где все еще утро. Наверное, это даже больше, чем собственно секс, – возможная на его волне близость, вот что притягивает его. Причуда века: обычно начало дружбы с кем-либо легче всего положить, попросив его раздеться. Они доброжелательны и тактичны в отношении друг друга. Никто из них не воспользуется шансом подвести другого. Они оба способны выглядеть людьми знающими, щедрыми, надежными и внушающими доверие – как то свойственно незнакомым. Она смеется над его шутками. Уверяет, что перед его акцентом невозможно устоять. Слова порождают в нем легкое ощущение одиночества от осознания, насколько же легко понравиться кому-то, кто понятия не имеет, кто он такой. Они проговорят до полуночи, потом целомудренно заснут – каждый на своей стороне кровати. Утром они вместе отправляются в аэропорт и выпивают по чашке кофе в зале регистрации.

– Оставайся на связи, насколько только сможешь. – Она улыбается. – Ты хороший парень.

Они крепко обнимаются: выражение чистой симпатии, присущей только людям, у кого нет в отношении друг друга никаких дальнейших планов. Отсутствие у них времени – привилегия. Под ее эгидой каждый может навечно оставаться волнующим в глазах другого. Рабих чувствует, как слезы подступают к глазам, и пытается взять себя в руки, вперив взгляд в рекламу часов, какие носит пилот истребителя. Скоро между ними пролягут океан и континент: он волен отбросить все свои чаяния на продолжение. Обоих до боли охватывает желание близости, а еще – желание остаться защищенными от ее последствий. Им никогда не придется сожалеть: они могут продолжать ценить друг друга, как способны только те, у кого нет будущего.

Он добирается до дома в субботу вскоре после полудня. К его удивлению, в мире, похоже, ничего не изменилось: все идет, как и всегда. Никто не пялится на него ни в аэропорте, ни в автобусе. Эдинбург неизменен. Ключ от входной двери по-прежнему подходит. Кирстен в кабинете, помогает Уильяму с домашним заданием. Эта образованная, умная женщина, у которой диплом с отличием Абердинского университета, которая состоит в шотландском отделении Королевского института лицензированных земельных инспекторов и ежедневно ворочает бюджетами на миллионы фунтов, сидит на полу, как велено ей мальчишкой семи с половиной лет. Он, который крутит и вертит ею, как никто другой во вселенной, и в данный момент нетерпеливо понукает ее раскрасить каких-то лучников на своей изобразительной версии битвы на поле Флоддене[37]. У Рабиха есть подарки для всех (купленные по другую сторону паспортного контроля). Он говорит Кирстен, что может заняться детьми, приготовить ужин и устроить купание: он уверен, что она, должно быть, в изнеможении. Нечистая совесть – мотивация вести себя немного заботливее. Рабих с Кирстен отправляются в постель рано. Она уже век для него первый порт захода за любыми новостями, какими бы пустячными или печальными они ни были. Как же странно ему должно казаться единолично владеть сведениями, разом такими существенными и все же так глубоко прячущимися по обычным принципам боязни разоблачения.

Было бы почти естественно начать рассказ о командировке с того, как забавно случилось, что они с Лорен столкнулись друг с другом возле лифтов (поскольку ему как раз в то время предстояло выступать на конференции), и как трогательно было, когда – после их любовных утех – она, запинаясь, описывала болезнь и смерть бабушки, к которой была необычайно привязана все свое детство. Избрав тот же легкий, перескакивающий с темы на тему подход, каким они судачили о людях, с кем встречались на приемах, или о содержании фильмов, которые вместе смотрели, супруги могли бы разобраться в том, как томительно и грустно было Рабиху прощаться с Лорен в берлинском аэропорту Тегель и как взбудоражила и (немного) испугала его ее эсэмэска, полученная по приземлении. Никто так не подходил для обсуждения подобных тем, как его прозорливая, дотошная, забавная и наблюдательная жена. А значит, стоило труда постоянно напоминать себе, насколько он близок к развязыванию трагедии. За Эстер, очевидно, завтра утром зайдут друзья-приятели покататься на крытом лыжном склоне. Вот тут их историю мог бы ждать решительный конец, и начались бы безумие и погром. Из дома надо будет выйти в девять и пробыть в спорткомплексе до без четверти десять. Всего-то и понадобится, знает он, одна фраза, чтобы подвести черту под всем, что устоялось и связалось в его нынешней жизни: у него в мозгу сидит описание событий всего-то слов из шести, способное взорвать дом родной до небес. Дочери понадобятся перчатки, они где-то на чердаке в ящике, помеченном: «Зимняя одежда». Он дивится умению своего мозга не дать выскользнуть ни малейшему намеку на хранящуюся в нем взрывчатку. И все равно его так и тянет удостовериться в зеркале ванной, не лезет ли из него чего. Он понимает (ведь представление это вбито в него обществом с ранних лет): то, что он сделал, плохо. Очень плохо, если правду сказать. Он, выражаясь языком желтой прессы, мразь, изменник, обманщик и предатель. Тем не менее он еще и замечает, что точная природа содеянного зла ему, по сути, не совсем ясна. Да, некоторое беспокойство он ощущает, но по причинам вторичным, как предостережение, то есть поскольку хочется, чтоб не только завтра все прошло хорошо, но еще и дни и годы после. В глубине души, впрочем, Рабих не находит в себе самом убежденности, что произошедшее в номере берлинской гостиницы и в самом деле плохо само по себе и в самом себе. Или это, раздумывает он, просто внутреннее оправдание изменника?