«Австралийское финансовое обозрение» продавалось с газетой каждую последнюю пятницу месяца, поэтому читателям не приходилось принимать решение, купить его или нет. Одноименная газета имела самую молодую аудиторию из всех газет – заветная мечта всех рекламных агентств. Ее покупали молодые варвары рекламы и маркетинга, пьющие и колющиеся банкиры и финансисты и горластые брокеры. Газета была им нужна, чтоб быть в курсе последних новостей их индустрии. Они читали и «Дэйли телеграф», но большинство исследований раз за разом подтверждало, что самым любимым их чтением оставались комиксы «Алекс» из «Австралийского финансового обозрения», а на втором месте была колонка слухов с тринадцатой страницы «Дэйли телеграф».

Исследование читательской аудитории журнала показало, что большинство читателей пили пиво «ВБ», любили ходить на концерты в пабах и следили за новостями регбийной лиги. А мы давали им журнал, посвященный утонченной культуре, значимости общественных зданий и истории вопроса интеллектуальной собственности. Мы относились к ним как к знатокам европейской культуры, а они кочевали с рюкзаками на плечах из баров Эрлс-Корт в обоссанные палатки мюнхенского пивного фестиваля и обратно. Мы говорили с ними на языке, которого они не понимали, о вещах, которыми они не интересовались. Мы предоставляли им другое видение самих себя, показывали, кем они могли бы стать, – и им нравилось, возможно, потому что это их успокаивало.

Я не уверен, читали ли они наш журнал. Они были читателями в значении слова, которым пользуются социологи, то есть видели журнал и могли его узнать. Обычно репортажи «Обозрения» (в том числе и мои) были слишком длинными. Три тысячи слов – большая журнальная статья, пять тысяч – глава из книги. Дизайн де Ври сделал журнал привлекательным издалека, хотя и «слепым» вблизи, но читать его было сложно по другой причине: австралийские журналисты не умеют писать.

Сотрудники «Австралийского финансового обозрения» писали в журнал ради возможности увидеть свои работы в полном варианте, отпечатанными на матовой бумаге. В журнале был один великолепный автор, еще несколько хороших, остальные писали с явным напряжением человека, который потеет, как в лихорадке, над каждым словом. Они требовали самого внимательного отношения от помощников редактора.

Уникальный талант Фрейзера – его коммерчески практичная эстетика, способность продать себя как человека изысканных манер аудитории без вкуса – лучше всего проявлялся в области моды. Он знал, как одеваться, и разбирался в одежде. Его окружали сотрудники в мятых рубашках, брюках из синтетики и современных галстуках, среди них он, несомненно, был эталоном элегантности. Кроме того, Фрейзер мог объяснить любому, чем его модные страницы помогут читателю. Мы публиковали сравнительные исследования простых белых рубашек ценой от пятидесяти до трехсот пятидесяти долларов, проверяли, насколько они удобны, оценивали их качество и покрой. Это была услуга, которую мы предлагали читателям. Каждый год они покупали по пять – шесть новых белых рубашек, и им не на что было опереться в своем выборе. Позднее мы исследовали хлопчатобумажные брюки, морские свитера и броуги – все то, что Фрейзер считал неотъемлемой частью любого гардероба.

Журналисты писали о разработке одежды, значении ее деталей, о том, как определить стиль по манжетам, воротничкам и складкам. Мы никогда не использовали стандартные модные фотографии, где модели-мужчины похотливо надувают губки, глядя на других моделей. Для Фрейзера было важно по возможности не показывать лицо модели. Он считал, что, глядя на супермодель в мини-юбке, женщина думает: «Я бы это надела», тогда как читатель-мужчина, глядя на привлекательного мужчину в костюме, начинает переживать: «Смотри-ка ты, у всех этих моделей волос больше, чем у меня», или «Этот парень сильно смахивает на гомика», и при этом совершенно не обращает внимания на одежду.

Многие материалы были до смешного скучны, но это никого не огорчало. Ведь читатель не должен был покупать журнал. Он был создан специально для рекламы. «Обстановка», которую создавало содержание статей, идеально подходила для крупных рекламодателей, потому что ее основой были морские пейзажи с роскошными яхтами, жизнь богатых людей, классические полотна, жизнь богатых людей, прекрасные сады, жизнь богатых людей, редкие фотоснимки и жизнь богатых людей. Попытка Фрейзера публиковать рассказы богатых людей принесла меньший успех, чем революционное решение «Пикчер» посвятить значительную часть творчеству читателей, однако он пошел и на это.

Вскоре после появления журнала «Австралийское финансовое обозрение» издательство «Фейрфакс» переехало в «новое здание». Здание на Джонс-стрит всегда было «старым зданием», даже притом, что его не с чем было сравнивать, а «новое здание» выглядит совершенно новым и по сей день. Каждый компьютер был заботливо упакован и перевезен в район Дарлинг-Харбор, где в небоскребе «Ай-би-эм» на пересечении Сассекс и Маркет-Стрит издательство заняло восемь последних этажей.

Это было просто великолепное место с видом на гавань и Голубые горы. Типографские служащие переехали в Чалору, далеко на запад, и «Фейрфакс» избавился от своего последнего пролетарского элемента. В старой столовой продавали жареное мясо с тремя видами овощей, в новом кафе предлагались разные сорта пасты, и там никто никогда не спал.

«Обозрение» стало невероятно популярной, богато украшенной витриной для часов «Тэг хоэ», чемоданов «Луи Виттон» и бриллиантов «Эрджил». Журнал греб деньги для «Фейрфакс» и в лучший свой период добавил к тиражу основной газеты десять тысяч экземпляров.

Ди переехала в маленький дом и стала жить одна. Я нашел место в Балмане у Брайана – отца ребенка ее сестры. Большинство ночей он проводил в Интернете, чем в те дни занимались только самые умные люди, даже если они скачивали оттуда порнуху. Мы жили в симпатичном старом домике с окнами на доки, но мебель была только в наших спальнях. Комнаты внизу оставались пустыми, поэтому я превратил одну из них в спортивный зал. Мы жили настоящей холостяцкой жизнью. Брайан выбрасывал все пищевые отходы на задний двор, мотивируя свои действия тем, что мусор был биодеградируемый. Никто не убирал в спальнях.

Мы с Ди пытались сохранить наши отношения, но это было очень непросто. Нам следовало расстаться, когда мы разъехались по разным пригородам, но никто не хотел сдаваться, это означало бы признание правоты другого. Мы ссорились так же, как раньше, и ни на что большее у нас не хватало сил. Похоть была задушена ночным бельем, у нас не осталось никакой взаимной симпатии. Каждый был полностью уверен в собственной правоте, а во всех проблемах винил кого угодно, только не себя.

Наши пути разошлись. Она нашла успокоение в своем саду, я – в пабе. Коллектив моего журнала – все, кроме редактора – постепенно стал дружной компанией приятелей, постоянно шлявшихся по кабакам. Новый арт-директор, штатный автор, временный помощник редактора и журналист – все вместе проводили ночи в пабе «Сент-Эльмо», у которого имелось единственное преимущество – близость к месту работы. Он располагался в тридцати секундах ходьбы от Дарлинг-Парк.

«Сент-Эльмо» был пустым, бездушным пабом, задуманным, вероятно, как тематический бар, но тема со временем забылась. Над ним располагался ресторан дамского белья. (Интересно, что это такое?) В зале стояли бильярдные столы. Журналисты «Сиднейского утреннего вестника» редко появлялись в «Сент-Эльмо», потому что он был непростительно беспонтовым, нелепо гнетущим заведением. Там часто собирались наши компьютерщики, художники и помощники редактора. Часто сотрудники «Фейрфакса» делали весь дневной и вечерний сбор. Ди не любила «Сент-Эльмо», она вообще не любила пабы, а мне было комфортно в компании друзей, пинбольного автомата, музыкального ящика, стойки бара и сидений, обитых кожей.