Холт наконец придержал поводья и под негодующее фырканье мерина похлопал по дымящейся холке затянутой в перчатку рукой. Раздался громкий хлопок, и щеку Холта обожгло.

Конь дернулся в сторону, встал на дыбы, но граф был начеку и успел удержать испуганное животное. Теплая жидкость, словно тающий снег, поползла по подбородку, и Холт, потрогав лицо, удивленно уставился на мокрое пятно на перчатке.

Странно… алое, будто кровь…

Он поднял глаза, но не увидел ничего, кроме беличьего хвоста, поспешно исчезнувшего за острыми иглами куста боярышника.

Для закаленного в боях ветерана не привыкать служить мишенью, но все же тут Гайд-парк, а не вздымающаяся палуба корабля и не поле битвы.

Старые враги? Ничего удивительного! Служба курьера его величества — занятие достаточно неблагодарное, и вполне возможно, тайных доброжелателей у него предостаточно. Вполне возможно, что их неприязнь с годами не ослабела.

Стэнфилл, которого он час спустя увидел в «Уайте», неприкрыто встревожился.

— Черт побери, Дев, а если те люди, что охотились за Кокрином, теперь взялись за тебя? Необходимо как можно скорее обнаружить, кто за этим стоит. Какие-нибудь идеи?

— Миллион, но, к сожалению, никаких доказательств.

Кстати, что ты знаешь о Карлосе де ла Рейне?

— А, тот испанский граф? Почти ничего. Только то, что известно большинству. Изгнанный Наполеоном, он пытался убедить парламент использовать свое влияние, чтобы вернуть ему владения, тем более что узурпатора вытеснили из Саламанки.

— И это отчасти ему удалось, — заметил Холт. — Но все же обстановка в Испании неспокойная. Угроза со стороны французов по-прежнему остается.

Нахмурившись, он снова поднес руку к лицу, ощупывая покрытую засохшей кровью царапину — своевременное напоминание о том, как он был глуп, когда забыл об осторожности. Ошибка, которая могла стоить ему куда больше, чем небольшой шрам.

— Кстати, — добавил Стэнфилл, — я вспомнил, что дон Карлос стал частым гостем в Бикон-Хаус. И каждый раз старается увидеть мисс Кортленд, хотя свои визиты не афиширует.

Деверелл резко вскинул голову, с леденящей ясностью вспомнил таинственную тень за углом дома и стиснул челюсти.

— Вот как? — выдавил он. — Странно, никто об этом при мне не упоминал. Обычно я слышу бесконечные пересуды о мопсах и священниках, но ни слова не было сказано о доне Карлосе. Непонятно, почему бабушка никогда не распространяется о ее поклонниках?

— Видишь ли, говорят, что в прошлом сезоне ее считали признанной красавицей, и обожатели так и роятся вокруг! Некоторое время считалось, что мисс Кортленд примет предложение лорда Танбриджа, буквально потерявшего из-за нее голову. Поговаривали даже о каком-то скандале, но всегда найдутся , люди, готовые очернить чужую репутацию. К счастью, вмешалась наша великодушная леди Сефтон, поручившаяся за нее в «Олмэкс».

— Леди Сефтон славится своим добросердечием.

— Да, но при этом глупой ее не назовешь, — усмехнулся Стэнфилл. — А сейчас мисс Кортленд пользуется огромным успехом. Очевидно, твоя благожелательность имеет куда большие преимущества, чем это позволительно для человека с такой репутацией.

— Вряд ли мое хорошее отношение способно повлиять на мнение леди Сефтон или дона Карлоса.

— Нет. Но многие, вероятно, считают, что твое одобрение дороже любых денег, тем более что твоя бабушка тоже благоволит мисс Кортленд.

Эта мысль не раз приходила в голову и ему. Поэтому Холт встал, резко отодвинув стул. Самое время получить ответы на кое-какие интересные вопросы, а мисс Кортленд давно пора найти себе мужа или нового благодетеля.

Ночные тени таились на лестнице, пятнали коридоры, скользили по углам и стенам, бросаясь врассыпную от слабого огонька свечи, дрожавшей в руках Амелии. Девушка медленно спускалась по ступенькам, осторожно ступая босыми ногами и ежась от холода. Голые ступни заледенели, но она все же пересекла вестибюль и упрямо зашагала к библиотеке.

Комната была не так уж велика, но на полках теснилось множество переплетенных в кожу томов, многие из которых не открывались годами и хранились только потому, что первый муж леди Уинфорд любил читать. Амелия часто задавалась вопросом, так ли уж нравилось лорду Уинфорду, второму супругу бабушки, постоянное напоминание о предшественнике.

Дом окутала ночная тишина — совершенно необычное состояние для столь шумных обитателей. Мопсы, должно быть, мирно почивают в спальне леди Уинфорд, и возможно, даже в ее кровати. Кошки предпочитали корзинки, поставленные в теплой кухне, или уютные стойла в конюшне соперничеству с мопсами за мягкую постель, и Амелия не осуждала их за это.

Несмотря на сильно сдобренный спиртным посеет, она не смогла уснуть. Ничто, даже стоявший в голове туман, не смягчило боли. Хотя она была готова к худшему, известие о гибели Кристиана оказалось убийственным. Измученная, ошеломленная девушка отчаянно пыталась хоть ненадолго отвлечься от назойливых мыслей об ужасной судьбе брата.

Амелия поместила свечу в подсвечники оглядела полки, возвышавшиеся до самого потолка. У противоположной стены, рядом с окнами, затянутыми бархатными гардинами, стояли две стремянки. Несмотря на то что в библиотеку мало кто заходил, порядок здесь сохранялся безупречный. Но она, дрожа от холода, продолжала нерешительно озираться. На каминной полке громко тикали часы, ветер за окнами тоскливо стонал, леденя сердце.

Весь мир, казалось, померк.

Девушка неожиданно для себя упала на колени. Складки белого муслина белым озерцом разметались на ковре с бордово-зеленым узором. Тихо всхлипнув, она закрыла лицо руками, не в силах сдержать приступ отчаяния, захлестывавшего ее мрачными волнами. Черные локоны спускались до талии, выделяясь траурной лентой на тонкой ткани.

Никогда еще она не была так одинока. Со смертью Кита от их семьи осталась лишь она. По крайней мере еще есть кому помнить о них. А она? Кто будет помнить ее? Ни один человек на свете, ибо, следуя естественному ходу жизни, Амелия переживет леди Уинфорд, единственную, кому она небезразлична. Человека, который искренне ее любит.

В тихой полутьме библиотеки девушка с тоской представляла простирающуюся перед ней унылую бесконечность и впервые не увидела света в мрачном тоннеле. Она не помнила, сколько простояла на коленях, глядя в пустоту, не ощущая ничего, кроме всепоглощающей тоски.

— Belle dame, pourquoi Ktes-vous preoccupee?[8].

Голос казался необычайно мягким, теплым, интонации — почти интимными. Девушка медленно подняла голову, стараясь разглядеть сквозь туман печали и опьянения, застилавший глаза, высокую фигуру, едва видную в слабом свете.