(Позвольте на минуту отвлечься и признаться в любви к своей пишущей машинке – втайне я считаю ее своей. Позвольте рассказать о том, как нравится мне золотая надпись «Андервуд», выгравированная на ее глянцевом черном корпусе, жучиный профиль которого, кстати, чем-то напоминает капот автомобиля, что привез меня сюда. Как люблю я круглые клавиши, такие гладкие на ощупь! И смазанные молоточки, печатающие эти слова – мои слова – ровными параллельными строчками.)

Директриса указала на второй прибор, состоявший из медной проволоки, нескольких бумажных конусов, вложенных один в другой, стеклянных сосудов и большой медной трубы, отшлифованной до блеска. То была старая модель аппарата, которым я пользуюсь до сих пор.

– С помощью этого передатчика я получаю донесения из мира мертвых, – сказала она.

Я спокойно кивнула. У меня есть одно полезное свойство: я умею казаться спокойной, даже если внутри бушует ураган. Я научилась этому в безжалостных коридорах Бруклинской академии для неблагополучных девочек, ненадолго ставшей моей альма-матер, и довела свое умение до совершенства в теткином доме. Оно не спасало меня от унижений, зато не позволяло моим обидчикам испытывать радость при виде моих слез, ибо я ничем не выказывала своего расстройства.

– Когда-нибудь мы изобретем автоматический способ записывать донесения с той стороны, но до тех пор приходится полагаться на человеческий слух. Нам помогают ученики: они прислушиваются к трубе и записывают все, что услышали. К сожалению, Эмили Калп… недавно мы лишились стенографистки. Можешь ли ты подолгу концентрировать внимание?

– Да, мэм.

– Иногда приходится работать ночью.

Я заверила директрису, что готова при необходимости пожертвовать сном, лишь бы оказаться полезной.

– А как у тебя с орфографией?

К счастью, в ответ на этот вопрос мне лгать не пришлось. Хотя я боялась «Орфографической пчелки»[16] как огня – ведь многие буквы алфавита я выговорить не могла, – с правописанием у меня все было гладко, лишь бы рот не открывать.

– Я проэкзаменую тебя. Согласна?

Я не возражала.

– Ты обнаружишь, что сообщения из мира мертвых иногда отрывочны и всегда звучат странно. Я прошу тебя не исправлять ошибок без особых на то указаний, а записывать все в точности, как услышишь в трубе, если сумеешь разобрать отдельные слова. Паузы не менее важны, чем слова, а выразительный рисунок речи придется отображать на письме скудными средствами пунктуации: запятыми, точками, многоточиями, чистой строкой. Как у тебя с пунктуацией?

Я хотела было ответить, что с пунктуацией у меня гораздо лучше, чем с речью, но она угадала мое желание съязвить, прежде чем я успела это сделать, и равнодушно проговорила:

– Остроты тут неуместны. – Она усадила меня на стул и отодвинула кроличью лапку подальше от меня. – Аппарат очень легко расстраивается. Будь осторожна и не прикасайся ни к одной из его частей, кроме раструба, и то при крайней необходимости. Ты готова? Я отправляюсь.

В следующие несколько минут я стала свидетельницей самого ошеломляющего зрелища в своей жизни.

Невозможно описать ощущение, которое испытывает человек посторонний, увидев некронавта, отправившегося в край мертвых. Кажется, что происходит что-то неправильное, даже скверное и отвратительное. Если вы видели труп – а я видела их несколько, – то знайте, что трупы выглядят в несколько раз менее странно и жутко, чем то, что я увидела в тот день. Труп отличает от некронавта то, что первый возможен; его существование не подлежит сомнению и отрицанию. Но при виде некронавта, который, по сути, мертв и жив одновременно, все наши ожидания разлетаются в прах, и оправиться от этого не так-то просто. Наставники в школе объясняют, что некронавт «ныряет в край мертвых через собственный рот», но это описание, представляющееся неким акробатическим трюком – сальто-мортале сквозь непристойно оголенные багровые миндалины, – слишком конкретно и все же недостаточно конкретно. Я увидела, как директриса постепенно становится все более сосредоточенной, и ее сосредоточение – описать это очень сложно, почти невозможно – концентрировалось главным образом у рта. Затем время словно остановилось, я ощутила сильнейшее напряжение в комнате, а потом директриса резко и внезапно исчезла, словно пространство вдруг схлопнулось пополам. Я ощутила этот хлопок и в своей груди и вдруг испугалась, что потеряю сознание или не смогу удержать в себе ужин; наклонившись вперед, я ударилась лбом о клавиши пишущей машинки и напечатала: апрнгб!

Не прошло и секунды, как откуда-то из-за моего правого плеча раздался тихий дребезжащий голос.

Сейчас этот металлический брюзжащий голос, чем-то похожий на стрекот насекомого, знаком мне лучше, чем настоящий голос директрисы, но тогда я не сразу поняла, что именно услышала. Если вы регулярно пользуетесь телефонным аппаратом, вас уже не удивляет, что собеседник необязательно должен присутствовать рядом с вами при разговоре, но я знала о существовании таких аппаратов лишь из книг и писем и страшно испугалась, как будто из страницы с напечатанным текстом вдруг высунулась перепачканная чернилами рука и схватила меня. Тем не менее, я села прямо, коснулась пальцами клавиш, подражая рекламным объявлениям о курсах машинисток, и, вытащив застрявшие клавиши, которые нажала лбом, через пень-колоду стала печатать все, что слышала. С мерным стуком клавиш ко мне вернулось самообладание.

Первое произнесенное директрисой предложение я могу процитировать с точностью до буквы, а если ошибусь, вреда не будет, ибо потом можно свериться с оригиналом и все исправить. Мы храним все донесения из мира мертвых, даже если информация в них кажется несущественной. Итак, она произнесла: «Нет нет нет нет нет».

Печатала я, как вы наверняка догадываетесь, чудовищно медленно и чудовищно неумело. Мои пальцы слушались меня примерно так же, как кроличья лапка ныне слушалась своего первоначального владельца. Но я сохраняла спокойствие, и, как ни странно, справилась хорошо. Я напечатала один или два параграфа, после чего пространство изрыгнуло директрису, та вытащила листок с донесением из пишущей машинки, с жужжанием прокрутив валик, и вскользь пробежала по нему взглядом.

– Хорошо. Приходи завтра после ужина. Ты освобождена от вечерней зарядки.

Отрывок из «Наблюдений очевидца»

О принятии пищи и прочих действиях, осуществляемых при помощи рта

Столовая Специальной школы – не место для гурманов. Услаждение желудка в этом учебном заведении не считается обязательным. Скажу больше, у некоторых старших учеников удалены моляры; в определенные дни они вообще ничего не едят, а в остальные употребляют бульон, бланманже, компот из чернослива и прочую мягкую пищу. При этом лица их кривятся от глубочайшего отвращения, а голова и плечи прикрыты льняной салфеткой, ибо, по их мнению, нет ничего более отвратительного, чем использовать органы речи для принятия пищи. («Ошибка эволюции столь же колоссальная, как бедствие, постигшее самку осьминога, доступ к репродуктивным органам которой осуществляется исключительно через горло», – объяснил мистер Лью, деликатно понизив голос, прежде чем произнести «репродуктивные органы».)