– и пахнешь! Дерьмово выглядишь, как тебе это удаётся? Какие – то специальные курсы макияжа заканчивал?

– Пошёл ты, ничего смешного…

– А ты уже не такой бодрячок, не зовёшь больше в автороту?

– Кто знал, что оно так будет?

– Как «так»?

– Это…это…полный пиздец…

– О чём ты? Выглядишь свежо, похудел, появился голодный блеск в глазах…

– Давай – давай, глумись, ничего стану дедом, тогда поговорим…

– Да что случилось – то?

– Сорока и Гунёк подорвались, не дотянули до приказа два дня…

– В смысле?

– Сбежали неделю назад, поймали их, сейчас на губе сидят, будут переводить в другую часть…не знаю, как я выдержал, бля ведь на гражданке все девки мои были, а сейчас…

– Всё так плохо?

– Хуже чем ты думаешь…при дедах нельзя ни сидеть, ни лежать, всё делается бегом, умывальные принадлежности забрали, моей зубной щёткой унитаз чистят, полотенце после бани раздали, смотрю чурбан им ноги вытирает, долбят за любую провинность, у меня фанера ходуном ходит, чёрная вся, прикасаться больно, после отбоя играют в «поле чудес» – выключают свет, и бросают в нашу часть спальника старый карданный вал, кому не повезёт – отправляется в санчасть с черепно – мозговыми…

– Ну, ты хоть во время дня бурого оторвался на них?

– Они нам руки отсушили…заранее…били железной палкой по предплечьям, у меня до сих пор синева не прошла, в день бурого, я, не то, что ударить, руку поднять не мог…

– Мда, может к нам переведёшься, у нас есть взвод химиков, им вроде бы водилы нужны были…

– Нет, теперь уж я останусь, теперь легче стало, я теперь сам отрываться стану на молодых…рвать их буду блядей!

– Ну и дурак, ты что – хочешь стать таким же, как эти животные? Я думал ты умнее…

– Пошёл ты, тебя не ушибали, так как меня, ты ни хера не понимаешь – он окрысился, верхняя губа ходила ходуном, обнажая давно нечищеные зубы чудного, буро –зелёного цвета – вы суки по уставу живёте, вам не понять, охрандосы херовы…

– Я не верю своим ушам, а как же идеи гуманизма? Ты не уважаешь золотое правило нравственности? А как же старичок Иммануил, с его категорическим императивом?

– Да ты…ты глумишься надо мной…сука такая,…какие ещё аперитивы, с каким Эмануилом? Я не пью это гавно, предпочитаю водку!

– Наконец – то до тебя дошло! Да мне фиолетово – будешь ты долбить духов или нет, можешь их в задницу трахать, если захочешь…

– Урод! Смешно ему! Катись отсюда! Иди в конец очереди!

– Есть! Разрешите идти, товарищ самый старый, старослужащий!

– Пошёл ты!

Я встаю впереди Мамчика, оставив жертву дедовщины позади, получив еду, я радостно иду к своему столу, проходящий мимо дед из нашей роты зло бормочет – ничего не жрать, ни – че – го!

Я присел, и увидел, что никто из нашей роты не прикасался к еде, взбешённый старшина набряк, налился дурной кровью словно огромный, распухший комар – не будете жрать? Да и хуй с вами – рота, закончить приём пищи!

Для того, чтобы дойти от столовой до казармы, нам потребовалось всего минут пятьдесят – старшине казалось, что мы плохо поём (запевала – мало каши ел, что ли?), идём не в ногу (расслабились), старослужащие только имитируют пение (вы у меня ещё запоете, запляшите), в такой тёплой, сердечно – сосудистой обстановке мы бодренько дощли до расположения, уложившись в каких – то жалких пятьдесят минут (обычно успевали за две). Взбодрившиеся, румяные (лёгкий морозец, градусов пятнадцать) воодушевлённые случившимся, мы готовимся к заступлению в наряд. Бледнолицый Вася (с которым мы вместе прятались в день мщения) тихо плямкая обескровленными губами, спросил – а чё случилось – то? Почему мы без обеда?

– Не знаю, надо спросить у кого – нибудь…

Внятного объяснения не было, по смене передали, что есть нельзя и в ужин, и на следующий день, до тех пор, пока старые не разрешат.

– Хорошо тем, кто заступает в караул – в карауле есть можно, а нам теперь с голоду сдохнуть что – ли? – волновался Мамчик.

На второй день голодовки мы с трудом расчищали плац от снега, вяло ворочая лопатами, Вася попробовал пожевать снег, но тот оказался низкокалорийным, Тетеря упал с лестницы – карабин перевесил героя, и утянул за собой. После второго несъеденного нами обеда, мы вылезли через дыру в заборе, и сбежали в чипок. Чипок – как много в этом слове для пуза юного слилось! Чипок – это усыпальница пирожных, тортов, булочек, всего того, что не входит в солдатский рацион, само слово «чипок» вызывает ассоциации с чем – то мягким, сдобным, круглобоким.

– Здрасьте, Анна Савельевна! Мне пирог Невский, дайте, пожалуйста!

Пока Анна Савельевна отвернулась за пирогом, я хватаю с витрины два пирожка, и засовываю их в карман, а ещё шоколадку вон ту – я показываю в самый дальний угол, и два стакана персикового сока. Пока Анна Савельевна считает, я передумываю – нет, шоколадку не надо, лучше конфет…в итоге я беру один Невский пирог – две горизонтальные булки, скреплённые мощным слоем крема, и карманы мои топорщатся от бескорыстно украденных пирожков, марципанов, и булочек. Вася осуждающе качает головой – а у нас не принято в чипке воровать, у нас считалось…

– Мне по бую, что у вас там принято, а что не принято, не нравится – не ешь – я выхватил пирожок у него из – под носа, и полностью засунул его в рот, Вася обиженно дёрнулся и вышел из – за стола – иди – иди, брезгливый какой, Анна Савельевна, а вы сок уже разбавили?

– Что? Да ты…пошёл прочь! Прочь! Я тебя запомнила! Мерзавец!

– И пирожки у вас с тараканами, я думал это изюм, смотрю – лапки торчат, и шевелятся.

– Ты из какой роты?

– Пожарник я, че, не видно, что ли?

Тетеря и Мамчик радостно ржут, здоровенный ефрейтор, стоящий в очереди, раздражённо смотрит на меня и говорит – у нас на пожарке таких уродов нет, он из этих ублюдков…из роты охраны, наверное.

– А по ебальничку?

– Штооо? – он вываливается из очереди, и угрожающе нависает надо мной – ты, задрот, я тебе щас в рот столько шерсти напихаю, что из задницы торчать будет, я вас пидоров с карабинами терпеть не могу, вечно выделываетесь, чё замолчал, очко играет? В вашей роте одни лохи служат, у вас даже деды по уставу живут, как…

Я не заметил, откуда появился Пиночет, он всё сделал очень быстро – ударом в печень он согнул