– Но вы не трогали остальных рыбок? – спрашиваю я.

– Нет, нет. Просто потуже прикрутила их. – Она снова улыбается, окидывая взглядом своё яйцо. – Вам нравится?

– Очень, – говорю я.

– Прелестно, – бурчит Рене.

– Вы можете проголосовать за него. Голосуют вон там. – Она показывает на угол.

– Спасибо. Сначала нам надо обойти всю выставку, – говорю я, утягивая за собой Рене. Я бросаю взгляд на дверь, в которой застряли констебли Уилсон и Юргенсен, не в силах отвести глаз от слайдов Аттилы. – Оставайся здесь, – говорю я Рене. – Я поговорю с полицейскими.

– Что? Нет. Я с тобой. Аттила мне брат!

– Только не пойми меня неправильно, но я не думаю, что ты сможешь ему помочь. Ты их как-то особенно раздражаешь.

– Это я их раздражаю? Это ты не рассказал им про окуня и рыбу-меч. Им пришлось вывернуть твои карманы.

Она права, как всегда. Мы оба произвели плохое впечатление на констеблей.

– Ну, пожалуйста. Позволь хотя бы говорить буду я, – не дождавшись ответа, я иду к полицейским вместе с Рене. Почти у двери я шепчу ей на ухо: – Ты можешь не напоминать им про взорванный рюкзак Рювена?

– Да я слова не пророню.

– Здравствуйте, констебли. Вы что, хотите арестовать Аттилу? – спрашиваю я.

Рене больно пихает меня локтем.

– С чего вы взяли? – спрашивает констебль Юргенсен. – Его отпустили под залог. Он не очень похож на того, кто может пуститься в бега.

– Нет, нет. Он точно не станет этого делать. Я просто подумал, что вы арестуете его за то, что он нарисовал ружьё на водонапорной башне. – Я тычу пальцем в слайд, который снова появляется на экране.

– Жалоб не поступало, – говорит констебль Уилсон. Мы оба поднимаем глаза на ружьё. – Очень реалистично, да?

– Готов поклясться, оно вот-вот выстрелит, – говорит констебль Юргенсен.

Констебль Уилсон кивает.

– То, что у Аттилы есть фото башни, ещё не говорит, что это он её разрисовал.

– Я даже не знаю, где находится эта башня, – отмечает констебль Юргенсен. – А ты знаешь? – обращается он к напарнику.

– Неа, возможно, даже не в нашем районе, – улыбается она.

Думаю, никто из них не читает названия картин.

– Да, но он же нарисовал ружьё, а это может значить, что он использовал ружьё мистера Руперта как модель, – говорю я, удивляясь тому, что они вдруг стали такими милыми.

На этот раз Рене пихает меня локтем.

– Он мог рисовать с фотографии! – Я знал, что долго она не протянет. – Может, Аттила скачал картинку из сети.

– Возможно, – говорит констебль Юргенсен. – Потому что на башне нарисован полуавтомат, а в библиотеке мы нашли револьвер. Старую модель.

– Очень старую. Будь я на вашем месте, я бы тоже подумала, что он нарисует ту, что украл, – говорит констебль Уилсон.

– Конечно, рисовать с натуры ещё удобнее, – соглашается с ней констебль Юргенсен.

– Теперь мне кажется, что он невиновен, – добавляет констебль Уилсон.

Рене просто не может удержать себя в руках.

– Аттила не крал почтовый ящик мистера Руперта. – Пытаясь защитить брата, она говорит она всё громче и громче. Что приводит к седьмой ошибке за сегодня. Человеку, который кричит, верят меньше всего. – Аттила пытался вернуть почтовый ящик, – перекрикивает Рене толпу. – Его подружка выкрала его. Она где-то здесь, в зале. – Люди, которые стоят рядом, обрывают свой разговор, потому что Рене начинает вопить. Толпа замирает, и все оборачиваются на нас. – Вы должны арестовать…

День третий. Ошибка восьмая

Впрочем, она же и так собиралась назвать преступника. Я не знаю, почему я так напрягаюсь. Тогда она сказала, что сделает это, чтобы уговорить всех подозреваемых прийти на вечер. Хотя уговаривать почти никого не пришлось. Большая часть подозреваемых – художники, которые и так собирались прийти на вечер.

– Продолжай, кого же нам арестовать? – спрашивает констебль Юргенсен.

– Рене хочет сказать, – тихо говорю я, а затем делаю паузу, чтобы люди вернулись к своим разговорам, – что многие могут быть причастны к пропаже предметов искусства.

– Пропаже предметов искусства? – повторяет констебль Юргенсен.

– Да, – шепчу я. – Наш регулировщик только что призналась, что это она сняла рыбу-меч и окуня с забора.

– Тогда у нас должна быть ещё как минимум пара сотен подозреваемых? – отвечает констебль Юргенсен.

– У нас есть причины думать, что мистер Джирад может знать больше нас. Кто-то оставил несколько рыбок в тележке его сына.

– Миссис Рон использует их как подставки, – добавляет Рене.

Констебль Юргенсен чешет затылок.

Констебль Уилсон просто улыбается.

– Надо выяснить, какие мотивы могли быть у остальных, – говорю я. – Зачем кому-то понадобился почтовый ящик, который выглядит как копия дома мистера Руперта?

– И зачем красть целую кучу деревянной рыбы? – встревает Рене.

– Или садового гнома? Хотя мне он тоже очень нравится.

Констебль Юргенсен косится на меня.

– Но я бы никогда и ни за что не стал бы красть его, – добавляю я. – Посудите сами, это же соседский гном. Если бы гном оказался на нашей лужайке, всё было бы слишком очевидно.

– Больше всего нас волнует револьвер, который оказался в школе, – говорит констебль Уилсон.

Раз уж речь зашла про Ворчуна… Вдруг в толпе в другом углу зала кто-то вскрикнул:

– Боже мой!

– Простите, – говорит констебль Уилсон и вместе с констеблем Юргенсеном поворачивается в ту сторону, где только что кричали.

– Пошли за ними. – Рене хватает меня за руку до того, как я успеваю согласиться. Мы садимся полицейским на хвост, пока они продираются сквозь толпу.

Перед самым большим экспонатом, разинув рты, стоят несколько посетителей.

– Может, тебе лучше достать телефон, – говорю я Рене. В конце концов, именно она засняла взрыв рюкзака.

За нашими спинами остаётся половина комнаты. Вокруг экспоната собрались почти все наши соседи: мистер Джирад, миссис Ватье, мистер Ковальски, миссис Уиттингем с Августом, а также мой папа, мама Рене и даже Лебелы с их белокурыми детьми, а ведь мы их даже не приглашали. Миссис Кляйн стоит рядом с мистером Рупертом и поглаживает его по спине.

– Великолепный экспонат. Он называется «Украденное искусство», – поясняет миссис Ирвин. – Но это не классическое искусство, а скорее… повседневное.