– Что ты сделаешь с ребёнком, Кешаб? Что сделают с ребёнком брамайнские антисы? Вот вы поймали его. Вот он у вас в руках. Дальше!

– Это не может быть ребёнок!

– Примем это, как допущение. Как ты поступишь с малышом?

– Вероятность высока, – эхом отозвалась Рахиль. – Не абсолютна, но высока.

– Идиоты! – взорвался Злюка. – Кретины!

Тумидус впервые слышал, как Кешаб Чайтанья, сама вежливость, кричит на собеседников. «Всё когда-то случается впервые,» – вспомнил он свою реплику, обращённую к Рахили. Бумеранг вернулся, да.

– Dāsīputra! Дети всегда возвращаются в малое тело! Нагулявшись, они бегут домой! Если ребёнок не вернулся, значит, он погиб! Ты что, хочешь сказать, что ребёнка-антиса могла подобрать стая флуктуаций? Рахиль, какие расчёты подтвердят это безумие?!

– А что? – вмешался Тумидус. – Мальчик растёт в стае волков или обезьян… Или девочка. Девочка даже лучше, оригинальнее. По-моему, отличная версия.

Для сборища психопатов, мысленно добавил он. Вы же сейчас в глотки друг другу вцепитесь! Трибун хотел спросить у Кешаба, что значит dāsīputra, но вовремя передумал. Трибун вспотел. Трибун хотел в душ. Трибун ничего не понимал, и то, чего он не понимал, нравилось ему всё меньше и меньше. Сказать по правде, оно его пугало.

– Мальчик в стае обезьян, – сказал Нейрам. – Кешаб, молчи, я сам ему объясню. Молчи, ты не в себе! Итак, мальчик в стае обезьян – редкость, но вполне допустимо. Девочка в стае волков – ещё большая редкость. Но тоже допустимо. Мальчик в кубле гадюк… Что скажешь, Гай?

Тумидус пожал плечами:

– Я же с вами уживаюсь? Привык.

– Мальчик в стае ворон, – Нейрам Саманган пропустил шпильку мимо ушей. – Мальчик в косяке сельди. Девочка в термитнике. В муравейнике. В дубовой роще. Мальчик в зарослях терновника. Девочка в колонии раков-щелкунов. Какие шансы на выживание, Гай?

– Нулевые, – согласился Тумидус. – Даже меньше, чем нулевые.

– Флуктуации континуума ещё дальше от нас, чем раки-щелкуны. Термиты. Сельдь. Это людям, обычным людям, прикованным к каторжным ядрам планет, кажется, что мы похожи. Мы, антисы, и флуктуации, порождения космоса. Люди видят сходство обликов – лучи, волны, поля. Люди завидуют нашей свободе, как они её понимают – и делают ошибочный вывод о сходстве. Они не видят главного: мы по-разному воспринимаем мир. По-разному живём, по-разному умираем. Эта разница неописуемо велика, Гай. Поэтому при встрече мы убиваем друг друга или бежим друг от друга. Вот, пожалуй, и всё сходство. Ребёнку не выжить в стае флуктуаций, даже ребёнку-антису. Его съедят – не из голода, так из любопытства.

Глаза, горло, пах, вспомнил Тумидус. В далёкой юности, когда младший курсант Гай Октавиан Тумидус только начинал военную карьеру, инструктор по рукопашному бою повторял раз за разом: «Глаза, горло, пах». Он не только повторял, он ещё и бил в указанные места – точно, резко, безжалостно. Нет, инструктор не пренебрегал и всем остальным, что дала природа человеку, но истово веровал только в указанную троицу. Проповедуя во всеуслышанье, он обращал в свою веру курс за курсом.

– Ты же выжил, – ударил трибун ниже пояса.

И добавил по глазам:

– Или тебя всё-таки съели? С кем я тогда разговариваю?

Историю Нейрама Самангана, взращенного в открытом космосе Птицей Шам-Марг, флуктуацией высшего класса, в Ойкумене знали все, включая умственно отсталых. История не афишировалась, но какая разница?

– Мы сами, – вмешался Злюка Кешаб. Рот великана заполнил всю рамку. Складывалось впечатление, что антис-брамайн не слышал диалог Тумидуса и Нейрама, что кто-то злой и подлый вырезал для него весь этот фрагмент, и Кешаб продолжает с того момента, где замолчал. – Я прошу… Я убедительно прошу Совет запретить всем антисам, кроме брамайнских, участвовать в охоте на этого…

В рамке появились пальцы. Длинные, мосластые, они щёлкали, ища нужное слово, и ничего толкового не выщелкали.

– Мы сами, – повторил Кешаб. – Это наше дело. Только наше.

Социализация, вздохнул военный трибун. Наверное, один я, не-антис по рождению, волк из волков, рабовладелец и хищник, способен понять, отчего Совет сходит с ума, бьётся коллективной головой об стенку. Это даже не воспитание, это генетика, инстинкты, программные установки. Защитники человечества, передовой отряд рыцарей без страха и упрека. Добродетель у антисов в крови. Запрет на участие в жалких войнах белковой плесени, кроме, разве что, святого дела: обороны отечества. Марш-бросок по первому зову, за тыщу парсеков – спасать звездолёт, угодивший в засаду. Скучная, утомительная, грязная работёнка – зачистка трасс. Ребёнок потерялся меж звёздами после «горячего старта»? Бежать, искать, спасать, зачастую рискуя собственной лучевой шкурой. Вон, Папа Лусэро ядерную ракету проглотил, не побрезговал… Тумидус вспомнил самоубийственный поход к Астлантиде, в Кровь, и содрогнулся. Короче, спасители. Спасатели. И вдруг – такой же, как мы, высасывает людей досуха, словно упырь из деревенского фольклора. Такой же, как мы, связался с дурной компанией. Такого же, как мы, надо ловить. Такого же, как мы, если придётся, надо будет убивать. Дитя? Ловить, хватать, убивать. Молокосос? Щенок?! Ловить, хватать, убивать. Потому что опасен. Потому что чудовище. Мы красавцы, а он чудовище. Такой, как мы, да не такой, совсем не такой, принципиально не такой, и страшно представить, что произойдёт с Ойкуменой, если это превратится в эпидемию, если мы станем не такими, чужими, чуждыми; если антисы вывернутся наизнанку, изменятся, изменят внутренней присяге…

Тумидус вспомнил реакцию своих сорасцев, когда помпилианцы – взрослые люди с большим житейским опытом, владельцы многих десятков рабов, собранных с хозяином в единый симбиотический комплекс – выясняли, что военный трибун утратил способность клеймить свободных людей в рабство. Да, утратил. Да, взамен на способности коллантария. Нет, ничего. Живу припеваючи. Здоровье? В порядке. Бессонница? Нет, не мучает. Желудок? В исправности. Неврозы? Фобии? В норме, чего и вам желаю. И вот они смотрят на тебя, кивают, притворяются, что всё поняли, всё чудесно, замечательно, а в их глазах зависть мешается с ужасом. Ты не такой, ты инаковый, мы хотим быть, как ты, мы под угрозой расстрела не согласимся стать таким, как ты; мы рвёмся надвое от этого парадокса…

– Это наше дело, – ледяным тоном отрезала Рахиль. – Наше общее.

– Нет!

– Да.

– Рахиль, я тебя прошу…

– Не проси.

– Я тебя умоляю…

– Не проси, Кешаб.

– Рахиль, я не счетная машина, у меня нервы. Не доводи меня, Рахиль…

Мы обкурились, подумал Тумидус. Нам вкололи наркотик. Тёплое стало сладким, мягкое – громким. С нас сдирают кожу, а мы хохочем. Антисы готовы вцепиться друг другу в глотку. Я – пророк. Я сказал курсантам, что следует учитывать возможность атаки антиса, когда моделируешь защиту родной планеты. Чёрт меня дери, я долбаный пророк! Вырвите мне язык, скормите его псам. Сидя в одних трусах на диване, в номере киттянского отеля, я вижу планету, вокруг которой по всему оборонительному периметру смыкается двойное кольцо боевых кораблей. Вижу наконечник стрелы, готовый ударить в это кольцо: звено волновых истребителей, крейсеры с плазменно-лучевым вооружением, торпедные катера. И вижу антисов, идущих во главе атакующих. Вижу антисов в первых рядах защитников. Не надо рвать мне язык, вырвите мне глаза…