покорно возразила Ираис. – Я просто взяла паузу для вдоха. Видите ли, мне необходимо дышать, иначе я умру.

На нас упал свет из стоявшего на вершине холма Schloss моей энергичной соседки: она очень гордится этим холмом, причем по праву, поскольку это единственный холм в округе.

– А вы никогда туда не ездите? – спросила Минора, кивнув в сторону замка.

– Изредка. Она очень занятая женщина, не хочу ей мешать.

– Мне было бы очень интересно осмотреть еще какой-нибудь северогерманский дом, – сказала Минора. – Буду вам очень обязана, если вы меня к ней отвезете.

– Но я не могу просто так свалиться ей на голову вместе с совершенно незнакомой девушкой, – запротестовала я. – Мы далеко не в таких близких отношениях, чтобы я могла запросто заезжать к ней со своими гостями.

– И зачем вам осматривать еще один дом? – спросила Ираис. – Я могу рассказать вам, на что это похоже, а если вы вдруг приедете, с вами никто разговаривать не станет, и если начнете задавать вопросы и записывать ответы, добрая хозяйка уставится на вас в полном изумлении и решит, что Элизабет привезла к ней сумасшедшую, которую отпустили из лечебницы. Далеко не все отличаются таким терпением, как Элизабет, – добавила Ираис, решив расплатиться по счетам.

– Для вас, мисс Минора, я готова на многое, – сказала я, – но этого я сделать не могу.

– Если же мы все-таки отправимся к ней в гости, – принялась пояснять Ираис, – то нас с Элизабет с превеликими церемониями усадят на диван перед огромным полированным овальным столом с вязаной крючком салфеткой посередине – там есть салфетка? – обратилась ко мне Ираис, и я кивнула. – А вы будете сидеть по другую сторону стола на одном из обитых красным стульев с декоративными пуговицами и кистями. Обивка же красная, да, Элизабет? – Я снова кивнула. – Пол выкрашен желтой краской, ковров нет, только коврик перед диваном. Обои темно-шоколадные, почти черные, это практично, потому что на них не видно грязи и их не приходится переклеивать. Видите ли, мисс Минора, грязь подобна греховности, есть она или нет – никого не волнует, мы стыдимся ее, только когда она становится всем заметна. По стенам через равные интервалы расставлены стулья, между ними – комоды с лампами, а в углу – высокая беленая печь. Или с изразцами? – повернулась она ко мне.

– Нет, просто беленая.

– Там чудесные большие окна, летом все было бы залито солнцем, но нет – путь ему перекрыт коричневыми кружевными гардинами и тяжелыми шторами, они всегда задернуты, как если бы напротив выстроился целый ряд домов, из которых за вами круглыми сутками следили бы любопытные глаза, хотя за этими окнами – лишь поля, деревья и птицы. Ни открытого огня, ни солнечного света, ни книг, ни цветов, лишь умиротворяющий аромат тушеной красной капусты, струящийся из-под двери, смешанный – в зависимости от времени года – с запахом мыла.

– А когда вы там побывали? – спросила Минора.

– Когда я там бывала? Лучше спросите, когда я там не бывала. Я бываю там всю мою жизнь.

Глаза Миноры из-под всех ее накидок и платков сначала недоверчиво уставились на меня, потом на Ираис – глаза большие, с длинными темными ресницами, и кто я такая, чтобы усомниться в их красоте – каждым по отдельности, потому что вместе они производили не лучшее впечатление.

– Единственная тонкость, которую вы могли бы там почерпнуть, – продолжала Ираис, – это значение, которое придается в Германии углам дивана. Если бы мы приехали все втроем, то меня посадили бы в правый угол, это почетное место, а я – главная незнакомка, Элизабет пригласили бы сесть в левом углу, поскольку ее уже знают, и она вторая по значимости гостья, хозяйка уселась бы поближе к нам в кресло, а вам, как персоне совершенно незначительной, пришлось бы самостоятельно выбирать себе место, либо вас усадили бы на стул лицом к нам, чтобы нас разделял стол: таким образом обозначается социальная пропасть, разделяющая замужнюю женщину от обыкновенной незамужней. Ничто так элегантно не символизирует различия, как углы дивана. Если бы вы, мисс Минора, каким-то образом заняли правый угол дивана, то наступил бы конец света, по крайней мере, вам бы удалось произвести не меньшую сенсацию. То, что вас усадили бы на стул на другой стороне стола, сразу же указало бы и на ваше место на шкале предпочтений и определило бы ваш социальный статус или отсутствие такового, – и Ираис слегка задрала нос.

– Поместите это в заголовок своей следующей главы, – добавила она.

– Что поместить? – раздраженно спросила Минора.

– Как, что? «Диванные тонкости», конечно же. А если, – продолжала Ираис, поскольку Минора никак не отреагировала на ее предложение, – вы все-таки решите нанести визит, да еще, по доброй традиции, которая преследует всех невинных, в неудачное время, а именно в день большой стирки, то тогда чрезвычайно занятая хозяйка дома заставит вас ждать в холодной комнате, пока она переодевается, и вы уже начнете подозревать, что погибнете от нужды и голода; а когда она наконец явится, то ее натянутая улыбка четко даст вам понять, какая злоба кипит у нее в душе.

– Но какое отношение хозяйка дома имеет к большой стирке?

– Какое она имеет отношение к стирке? О, святая невинность – простите мне мою фамильярность, но подобное неведение относительно сельских обычаев даже трогательно в человеке, который вознамерился об этих обычаях писать.

– Не сомневаюсь, что я весьма невежественна во всем, что касается сельской жизни, – высокомерно ответила Минора.

– Время большой стирки, – пояснила Ираис, – это для каждой Hausfrau святое время, расписание соблюдается неукоснительно. Большая стирка случается каждые два или три месяца, и в это время все остальное в доме замирает, все приносится в жертву большой стирке, мужья и дети пребывают в забвении, и никто не рискует приближаться или мешать хозяйке дома в эти дни полного очищения.

– Вы действительно хотите сказать, – с ужасом осведомилась Минора, – что стираете вещи лишь четыре раза в году?

– Да, именно это я и имела в виду, – отозвалась Ираис.

– Но это отвратительно! – воскликнула Минора.

Ираис приподняла свои хорошенькие бровки:

– Тогда вам следует поостеречься и ни за что не выходить замуж за немца.

– Но какова цель всего этого? – настаивала Минора.

– Ну, полагаю, выстирать постельное белье.

– Но почему с такими большими интервалами?

– Это служит явным и прямым доказательством того, что вы владеете большим запасом белья. Если бы вам требовалось стирать каждую неделю, как принято у вас в Англии, на вас смотрели бы свысока как на персону, у которой белья хватает лишь на столь короткий период, и вас бы тогда дружно презирали.

– Да, но тогда бы в моем доме не скапливалась грязь, в нем все время было бы чисто!

На это мы ничего не сказали – сказать было нечего.

– Какая, должно быть, счастливая страна эта ваша Англия, – помолчав, со вздохом произнесла Ираис – наверняка перед ее мысленным взором предстал восхитительный вид земли, полной прачек и проворных джентльменов, бросающихся к дверным ручкам.

– Во всяком случае, чистая, – ответила Минора.

– И все же мне бы не хотелось там жить, – резюмировала я, поскольку мы уже подъезжали к дому, и я вспомнила и туман, и зонтики. Я с любовью смотрела на старый западный фасад дома и думала, что жить и умереть я хочу здесь и что не было здесь женщины счастливее Элизабет.

18 апреля

Я была так занята после отъезда Ираис и Миноры, что почти не заметила наступление весны, а между тем сад поспешил надеть свою зеленую в цветах нижнюю юбку – пока лишь нижнюю юбку, потому что волшебные нежные зеленые листочки появились только на подлеске, а деревья над ним еще стояли голые.

Февраль закончился до того, как я поняла, что он наступил, потому что я была занята подготовкой теплиц, сеяла в них петунии, вербену и душистый табак, при этом не менее тридцати грядок было отведено под овощи – недавно меня осенило, что выращивать овощи может быть так же интересно, к тому же некоторые считают, что пользы от них больше, чем от цветов, и вообще решила взять под свое крыло и фруктовый сад, и огород. Так что я ринулась в это дело со всем рвением новообращенного,