Тяжко вздохнув, Дункан отвернулся от великолепного вида и прежним потайным путем вернулся в свою комнату. Только оказавшись в надежных стенах своей комнаты, Дункан признался себе, что сделал это еще раз, и никто не будет наказан за это приключение. Наказания и боль, с ними связанная, висели вокруг запретных мест, словно мистическая аура, но они лишь заставляли Дункана соблюдать осторожность, когда он нарушал правила.

Он не любил думать о боли, которую причинит ему Швандью, если обнаружит его возле Запретного Окна. Но никакая боль не заставит его заплакать, сказал он себе. Он никогда не плакал — даже тогда, когда с ним проделывали самые отвратительные трюки. Он просто смотрел на Швандью ненавидящим взором, одновременно усваивая новый урок. Для него, впрочем, уроки Швандью сводились к одному: довести до безукоризненного совершенства способность передвигаться незамеченным, невидимым, неслышимым, не оставляя предательских следов.

Вернувшись в свою комнату, Дункан сел на край кушетки и принялся внимательно рассматривать голую стену перед собой. Однажды, когда он долго смотрел на эту стену, на ней явилось видение молодой женщины с янтарными волосами и округлыми сладостными чертами лица. Она смотрела на него со стены и ласково улыбалась. Губы ее двигались бесшумно. Дункан уже давно научился читать по губам и понимал смысл сказанного: «Дункан, милый мой Дункан».

Была ли это его мать, думал он. Его настоящая мать?

Ведь даже у гхола когда-то была настоящая мать. Когда-то в незапамятные времена, до бродильных чанов, была в мире живая женщина, которая родила… и любила его. Да, любила его, потому что он был ее дитя. Если эта женщина на стене была и правда его матерью, то как она сумела найти дорогу сюда? Он не узнавал лица, но страстно хотел, чтобы это была его мать.

Опыт напугал его, но не мог развеять желания снова увидеть сладостный образ. Кто бы ни была эта молодая женщина, ее облик причинял Дункану сладкую муку. Незнакомец в его теле узнавал женщину. Он точно знал это. Иногда ему хотелось хотя бы на секунду стать этим незнакомцем — этого хватит, чтобы восстановить память — но он сам пугался этого желания. Он потеряет свою сущность, как только незнакомец вступит в пределы его сознания.

Будет ли это похоже на смерть? — думал он.

Дункан впервые увидел смерть, когда ему не было и шести лет. Его охранники отражали нападение каких-то пришельцев, и в схватке один из стражников был убит. Погибли также четверо из нападавших. Дункан видел, как в Убежище внесли пять тел — вялые мышцы, безвольно повисшие руки. Из них вышло что-то исключительно важное. Ничто больше не могло воскресить их память — ни свою, ни чужую.

Пятерых убитых унесли куда-то в глубь Убежища. Позже Дункан слышал, как один из охранников говорил, что все четверо были нагружены широм. Так Дункан впервые столкнулся с Иксианским Зондом.

— Иксианским Зондом можно прощупать сознание даже мертвого человека, — объяснила Геаза. — Шир — это лекарство, которое защищает от проникновения Зонда в головной мозг. Клетки мозга успеют погибнуть прежде, чем прекратится действие этого лекарства.

Умение слушать и слышать помогло Дункану понять, что четверых покойников зондировали и другими способами. Ему не объяснили, что это за способы, но он подозревал, что это секретные способы Сестер Бене Гессерит. Он думал о них, как о еще одном дьявольском трюке Преподобных Матерей. Должно быть, они умеют воскрешать мертвую плоть и извлекать из нее нужную информацию. Дункан явственно представил себе, как по произволу дьявольского экспериментатора начинают двигаться мертвые вялые мышцы.

Этим экспериментатором всегда была Швандью.

Эти образы наполняли воображение Дункана, несмотря на все усилия учителей изгнать из его сознания «глупости, порожденные невежеством». Его учителя утверждали, что эти дикие россказни годились только на то, чтобы сеять страх перед Бене Гессерит среди непосвященных. Дункан отказывался верить, что он является одним из посвященных. Глядя на Преподобную Мать, он думал: «Я — не из них!»

В последнее время самой настойчивой из всех стала Луцилла.

— Религия — это источник энергии, — говорила она. — Ты должен распознать эту энергию, и тогда сможешь направить ее по своему усмотрению.

По вашему усмотрению, а не по моему, мысленно отвечал ей Дункан.

В воображении мальчика рисовались картины его триумфа над Общиной Сестер, особенно над Швандью. Он чувствовал, что эти воображаемые проекции суть не что иное, как подсознательная реальность того незнакомца, который обитал на периферии его сознания. Однако он научился, не возражая, кивать, создавая видимость того, что и он находит такое религиозное легковерие очень забавным.

Однако Луцилла разгадала его двойственность, сказав Швандыо:

— Он думает, что мистических сил следует бояться и по возможности избегать. До тех пор пока он будет упорствовать, мы не сможем использовать в его обучении наше самое сокровенное знание.

Они встретились для того, чтобы, как выражалась Швандью определиться в оценках. Прошло совсем немного времени после легкого ужина. Они сидели вдвоем в кабинете Швандью. Звуки вокруг Убежища говорили о постоянном движении — началось ночное патрулирование. Свободный от дежурств личный состав шумно праздновал короткий отдых. Кабинет был не полностью изолирован от внешнего мира, но сделано это было преднамеренно. Из множества доносившихся сюда звуков Швандью могла извлечь массу полезной информации.

На каждой последующей встрече Швандью чувствовала, что победа ускользает от нее. Луциллу не удалось переманить на сторону оппозиционеров Таразы. Луцилла оказалась также устойчивой по отношению к манипулятивным уловкам Швандью. Самое ужасное заключалось в том, что и Луцилла, и Тег сообщали Дункану какие-то неуловимые знания. Это было в высшей степени опасно. В дополнение ко всем неприятностям Швандью чувствовала, что начинает против воли уважать Луциллу и считаться с ней.

— Он думает, что мы прибегаем к оккультным силам, чтобы практиковать наше искусство, — сказала Луцилла. — Как он пришел к такой странной идее?

Швандью почувствовала, что теряет господствующую позицию. Луцилла, несомненно, понимает, что это было сделано для того, чтобы ослабить гхола. Смысл слов Луциллы заключался в следующем: «Непослушание — это преступление против Общины Сестер!»

— Если он и захочет получить наши знания, то он, вне всякого сомнения, получит их от тебя. — Не важно, насколько это опасно, но Швандью понимала, что это правда.

— Его тяга к знаниям — мой лучший рычаг воздействия на него, — сказала Луцилла, — но мы обе знаем, что одного этого недостаточно.

В тоне Луциллы не было упрека, но Швандью тем не менее его почувствовала.

Проклятье, она пытается меня переиграть! — подумала Швандью.

На ум Швандью пришло сразу несколько вариантов ответа. «Я не нарушила ни одного приказа». Ха! Отвратительное извинение! «Гхола воспитывался согласно стандартам обучения в Бене Гессерит». Неуклюже и лживо. Этот гхола отнюдь не был стандартным объектом обучения. В нем была такая глубина, справиться с которой могла только потенциальная Преподобная Мать. А это была большая проблема!