каждом сытом и прилично одетом мужик всегда видел чужого – «барина»? Не понять этого тем, кто не побывал в мужицкой шкуре… А впрочем…

«…Каждая ранняя и новая жестокость господина была записана его рабами в книгу мщения, и только кровь его могла смыть эти постыдные летописи. Люди, когда страдают, обыкновенно покорны, но если раз им удалось сбросить ношу свою, то ягненок превращается в тигра, притесненный… платит сторицею, и тогда горе побежденным…».

Этот беспощадный приговор всему миру насилия и угнетения был написан чуть ли не за столетие до 1917 года молодым поэтом Михаилом Лермонтовым[137].

А после 17-го года другой великий поэт – Александр Блок, отвечая тем, кто увидел в революции лишь «хаос и разрушение», писал:

«Почему дырявят древний собор? – Потому, что сто лет здесь ожиревший поп, икая, брал взятки и торговал водкой.

Почему гадят в любезных сердцу барских усадьбах? – Потому, что там насиловали и пороли девок; не у того барина, так у соседа.

Почему валят столетние парки? Потому, что сто лет под их развесистыми липами и кленами господа показывали свою власть: тыкали в нос нищему – мошной, а дураку – образованностью.

Все так. Я знаю, что говорю. Конем этого не объедешь. Замалчивать этого нет возможности; а все, однако, замалчивают»[138].

«В истории человечества, писал Маркс, существует нечто вроде возмездия, и по закону исторического возмездия его орудие выковывает не угнетенный, а сам же угнетатель» [МЭ: 12, 296].

Но для революционера недостаточно понять только это. Сознавая свою ответственность перед человечеством, он должен не плыть по течению, а занять свою позицию, определить свое отношение к тем или иным методам борьбы, ответить на тысячи вопросов, встающих в этой связи в вихре революционных событий. И эти ответы были даны Марксом, Энгельсом, Лениным.

Ленин-революционер, Ленин-политик – это как раз та главная арена, на которой и сегодня пытаются дать бой противники ленинизма, противопоставляющие «крови» и «ужасам» революции извечные «общечеловеческие» идеалы и христианские заповеди.

Оправдывая любые жестокости империализма, буржуазные апологеты упрекают марксистов, и в особенности Ленина, в том, что, разрабатывая тактику политической борьбы, они якобы опирались и опираются исключительно на вооруженное насилие…

В ход идет все – фальсификации и передержки, кромсание тех или иных цитат и выдергивание тех или иных фактов и событий из их исторического контекста, – лишь бы «доказать», что вся марксистская «практика» глубоко антигуманистична, аморальна, а сами марксисты якобы не брезгуют в политической борьбе никакими средствами…

Такого рода «критики» любят, например, приводить слова Энгельса:

«…для меня как революционера пригодно всякое средство, ведущее к цели, как самое насильственное, так и то, которое кажется самым мирным».

При этом сознательно опускают начало фразы:

«Отвлекаясь от вопроса морали – об этом пункте здесь речи нет, и я его поэтому оставляю в стороне…» [МЭ: 37, 275].

Между тем, переходя от теоретического научного анализа к социальной практике, марксистская политика никогда не отвлекается от вопросов морали и никогда не оставляет их в стороне.

Или цитируют Ленина:

«Еще Чернышевский сказал: кто боится испачкать себе руки, пусть не берется за политическую деятельность… Наивные белоручки только вредят в политике своей боязнью прямо смотреть на суть дела».

И эти слова приводятся в доказательство того, что Ленин якобы вообще считал всякую политику «грязным делом»… Помилуйте! Но ведь именно в опущенных словах как раз и говорится, какую и чью конкретно политику он считал «грязью»:

кто боится «испачкать себе руки, раскапывая грязь буржуазного политиканства, тот пусть уходит прочь» [Л: 14, 266 – 267].

Если бы речь шла лишь о профессиональных фальсификаторах, то вряд ли стоило бы останавливаться на данной проблеме. Но, очевидно, многократное повторение подобного тезиса и ухищренность его «обоснования» привели к тому, что многие – даже из тех, кто не отрицал величия идеалов марксизма и величия самого Ленина, – стали воспринимать этот тезис как установленную аксиому.

«Я уважаю в Ленине человека, – писал, например, Альберт Эйнштейн, – который всю свою силу с полным самопожертвованием своей личности использовал для осуществления социальной справедливости».

Но тут же Эйнштейн, добавляет:

«Его метод кажется мне нецелесообразным…»[139].

Что ж, давайте посмотрим, что это за «нецелесообразный метод».

Сделаем лишь одно отступление… Попытки решать те или иные проблемы (в том числе и нравственные), связанные с эпохой революции, обращаясь к житейскому опыту взаимоотношений двух или нескольких человек, в данном случае абсолютно бесперспективны. Ибо в революционные эпохи речь идет не только о судьбе отдельного человека, вольного распоряжаться своей жизнью, как ему заблагорассудится, а о судьбах масс. И это сразу меняет критерии нравственных оценок.

«Чтобы показать конкретно, – говорил Владимир Ильич, – я возьму пример: два человека идут, на них нападают десять человек, один борется, другой бежит – это предательство; но если две армии по сто тысяч и против них пять армий; одну армию окружили двести тысяч, другая должна идти на помощь, но знает, что триста тысяч расположены так, что там ловушка: можно ли идти на помощь? Нет, нельзя. Это не предательство, не трусость: простое увеличение числа изменило все понятия, каждый военный это знает, – тут не персональное понятие: поступая так, я сберегаю свою армию…» [Л: 36, 31].

Точно так же бессмысленны и попытки решать проблемы, встающие в ходе революции, на уровне анализа отдельных ее сторон, отдельных фактов и фактиков или же абстрактных рассуждений о морали и революции «вообще»…

«Очень обычен провоз всяческой контрабанды под флагом общих фраз», – писал Владимир Ильич.

Хотя «подобрать примеры» – тоже «не стоит никакого труда, но и значения это не имеет никакого, или чисто отрицательное, ибо все дело в исторической конкретной обстановке отдельных случаев… Фактики, если они берутся вне целого, вне связи, если они отрывочны и произвольны, являются именно только игрушкой или кое-чем еще похуже» [Л: 30, 349, 350].

Сегодня, листая архивные документы, воспоминания современников, собрания сочинений Ленина, выискивая ту или иную деталь, черточку, характеризующие его как революционера, вождя и мыслителя, наверное, тоже можно было бы раскладывать по полочкам те или иные дела его и поступки. Но это занятие ненужное и бесперспективное. В вихре революционных событий все они причудливо чередовались и переплетались. И в один и тот же день