я описала их здесь, они показались бы незначительными и потеряли свое очарование в пересказе, однако у меня перехватывало дыхание, когда я видела их в общей палате или комнате отдыха. Потому что эти моменты напоминали мне о доброте, на которую способен один человек по отношению к другому, незнакомому. Эта доброта не имеет никакого отношения к униформе или стетоскопу в руках. Она исходит из человечности, и в психиатрии я начала замечать лучшие ее проявления.

18

Чудеса

Психиатрия, пожалуй, является одним из самых значимых двусторонних процессов в здравоохранении. Ты становишься свидетелем невероятных перемен, которые подбадривают и придают тебе сил не меньше, чем помогают твоим пациентам. Эмоции, способные разбить сердце, порой его и заживляют.

Медсестра психиатрии

Если бы медицина была сборником рассказов, то самые мудрые и поучительные истории в ней оказались бы про психиатрию.

История каждого пациента открывает возможность что-то понять – не только о его болезни, но и о мудрости, юморе, жизни и людях.

– Как тебе может нравиться работать в таком месте? – слышу я снова и снова. – Тебе разве не страшно?

В общей терапии и хирургии мне было действительно страшно. На меня несколько раз нападали в отделении неотложной помощи.

В психиатрии же я почувствовала себя в опасности лишь однажды, через несколько лет после первой стажировки, когда я работала уже в другом трасте НСЗ в наблюдательной палате[6].

Даниэлю диагностировали шизофрению в девятнадцать лет. Я увидела его в сорок семь, и минувшие двадцать восемь лет оставили свой неизгладимый отпечаток на том человеке, которым Даниэль был, и на том, каким Даниэль мог бы стать, если бы не эта тяжелая болезнь.

Он был пациентом-«бумерангом» – так называют тех, кто часто попадает в больницу.

– Даниэль вернулся, – говорила одна из медсестер, и никто не уточнял, какой Даниэль.

В соответствии с законом о психическом здоровье ему разрешалось проживание вне больницы при условии соблюдения определенных правил – так, например, он должен был принимать свои лекарства и приходить на прием в общественную организацию помощи психическим больным. При нарушении любого условия пациента немедленно возвращали в больницу.

Даниэля привозили в больницу множество раз. Ежедневные таблетки ему заменили на ежемесячные уколы с целью упростить задачу ему и людям, которые за ним присматривали, однако Даниэль пропадал каждый раз, когда нужно было делать очередной укол.

Он скитался по разным домам, ночуя на диванах, скрывался в тени жизней других людей, пока его наконец не удавалось разыскать.

В этот раз Даниэля доставила полиция. Он был возбужденным и агрессивным, поскольку уже много недель не принимал лекарств и ему сильно нездоровилось. Потом оба полицейских потягивали чай в комнате медсестер. Один из них показал мне, как полиция усмиряет людей, прижимая их большой палец к запястью. Он назвал это «мягким усмирением». Мне оно особо мягким не показалось, и, хотя я признаю периодическую потребность в усмирении людей ради безопасности окружающих, не говоря уже про их собственную, мне сложно было представить, как в этот момент ощущал себя Даниэль. Не в себе. Напуганный. Одинокий.

В идеальном мире Даниэля поместили бы в психиатрическую палату интенсивной терапии, специально предназначенную для пациентов в период обострения и с особыми потребностями. В нашем же несовершенном мире таких палат в ближайших больницах не существовало, и отправка Даниэля в далекую и незнакомую больницу была бы не только травмой для него, но и стоила бы огромных денег для траста. Поэтому его решили положить к нам (наблюдательная палата, конечно, выше уровнем, чем общая, однако не настолько хорошо оснащена, как в интенсивной терапии) в надежде, что мы справимся.

Мы не справились.

Даниэль был высоким, широкоплечим, агрессивным и буйным, и остальные пациенты его боялись. Как и во многих других психиатрических отделениях по всей стране, у нас была смешанная палата с пациентами всех возрастов. Женщины средних лет с биполярным расстройством сидели рядом с мужчинами, у которых было обсессивно-компульсивное расстройство. Пожилые пациенты, слабые и непостоянные, а также страдающие от психоза на последней стадии болезни Паркинсона делили пространство с мужчинами вроде Даниэля, который зачастую вел себя непредсказуемо и агрессивно.

Из-за своей болезни Даниэль разбрасывал мебель и срывал двери с петель. Он кричал на других людей и на себя. Он снова и снова бился головой о стену в коридоре. Из-за болезни Даниэля неоднократно приходилось усмирять. Его поместили в отдельную палату с мягкими стенами, которую ему запрещалось покидать, и вводили против его воли лекарства.

Я не принимала участия в усмирении пациентов – это требовало особой подготовки и применялось лишь в исключительных обстоятельствах, – однако наблюдала несколько раз, и это самое неприятное зрелище, какое только можно увидеть в психиатрии.

Это самое неприятное зрелище в любой специальности. Причем неприятным его делают не столько сопротивляющиеся пациенты, сколько те, кто сопротивления не оказывает.

Даниэль отчаянно нуждался в кровати в интенсивной терапии, и мы старались это организовать, когда произошла еще одна чрезвычайная ситуация, на этот раз с участием другого пациента. Специализированная бригада поспешила на вызов, и я осталась в кабинете одна. Закончив дела, я вышла в коридор. Он был закрыт с одного конца, а в другом находились главная палата и общая комната для пациентов. Никого не было. Я повернулась, заперла дверь в кабинет и решила направиться в палату. Когда же я подняла голову, коридор уже не был пустым. Передо мной стоял Даниэль.

Он смотрел на меня. Я стала прикидывать варианты действий. Я могла повернуть налево и выйти с помощью магнитного пропуска, однако тогда Даниэль мог бы последовать за мной и сбежать. Вдоль по коридору между мной и Даниэлем были только двери в процедурную и прачечную, обе запертые. Я могла бы скрыться в кабинете, но для этого мне нужно было повернуться к Даниэлю спиной и повозиться с ключами, а чутье подсказывало мне, что это не лучшее решение, так что я пошла ему навстречу. У меня не оставалось другого выбора.

Казалось, он заполнил собой весь коридор. Я пыталась обойти его слева, справа, снова слева, однако каждый раз он преграждал мне путь.

Инстинктивно я потянулась к тревожной кнопке на моем поясе, которая должна была оповестить остальной персонал в случае проблемы. Ее не оказалось. В отделении их не хватало, и было решено – совершенно логично, – что врачи подвержены меньшему риску,