Джонатан полюбовался ею, ожидая, когда наваждение пройдет, но, не дождавшись, вышел в сад и копался там до наступления сумерек. Когда вернулся, она, как школьница, вытирала стол. Потом прислонила к стене неоконченный рисунок, на котором – вместо моря, неба или скал – была изображена темноволосая улыбающаяся девочка, похожая на Софи в детстве, на Софи задолго до того, как та вышла за великолепного британца ради английского паспорта.

– Завтра приду, хорошо? – Решительности и напористости в гостье не убавилось.

– Конечно. Если хотите. Почему бы и нет? – ответил служащий гостиницы официальным тоном, придумывая назавтра занятие в Фалмуте. – Если придется отлучиться, оставлю дверь незапертой.

И когда он вернулся из Фалмута, рисунок был закончен, а из записки на столе, составленной в сердитом тоне, следовало, что он подарен хозяину дома.

С тех пор Мэрилин появлялась у Джонатана чаще всего после обеда и, закончив возиться с красками, садилась напротив, в кресло у камина с его экземпляром «Гардиан».

– Мир превратился в одну общественную помойку, так ведь, Джек? – хрустела она газетой. И он слышал ее смех, такой громкий, что, казалось, весь Корнуолл слышит. – Это грязный свинарник, Джек Линден. Слышите, что я говорю?

– О, я слышу, – уверял Джонатан, стараясь не отвечать слишком долгой улыбкой на ее улыбку. – Я очень хорошо слышу, Мэрилин.

Он все сильнее желал одного: чтобы она скорее ушла. Ее чувственность пугала Джонатана. Пугала и собственная отчужденность: «Ни за что на свете», – мысленно клялся он Софи.

Иногда ранним утром, поскольку чаще всего он просыпался на заре, ему казалось, что не хватит никаких сил, чтобы выполнить то, что задумано, и осуществить то, что решено. И в такие черные часы давнее прошлое, где еще не было Софи, неудержимо наплывало на Джонатана. Он вспоминал, как униформа колола его детскую кожу и жесткий воротник впивался в затылок. Видел себя на железной койке в бараке в полусонном ожидании побудки и первых, выкрикиваемых фальцетом приказов и распоряжений: «Не стой, как лакей в ливрее, Пайн! Плечи назад! Еще! Еще!» В памяти ожило, какими страхами была наполнена вся жизнь: он боялся насмешек, если сделает что-то не так, и зависти, если сделает что-то лучше всех; боялся спортивной площадки и учебного плаца; боялся, что его застукают, когда украл что-то для утешения, перочинный нож или фотографию чужих родителей; боялся самого страха потерпеть неудачу – это означало бы потерять веру в себя; боялся опоздать или прийти слишком рано, выглядеть слишком чистым или неопрятным; говорить слишком громко или чересчур тихо, быть слишком робким или вести себя вызывающе.

Он вспомнил, как учился смелости, больше всего боясь собственной трусости. Вспомнил, как однажды дал сдачи, а на следующий день первый стал задираться, побеждая слабость и учась быть сильным. Вспомнил женщин, они появились у него очень рано, не отличаясь друг от друга ничем и не принося ничего, кроме все большего и большего разочарования несоответствием идеалу, которым он никогда не обладал.

О Роупере Джонатан думал постоянно. Нужно было только вспомнить о нем, чтобы вновь обрести веру и цель. Джонатан не мог слушать радио или читать газету без того, чтобы во всяком военном конфликте не видеть руки Роупера. Если он читал об убийстве женщин и младенцев в Восточном Тиморе, то в людей стреляли из оружия, которое продавал Роупер. Если в Бейруте взрывалась бомба, то бомбу поставил Роупер, да и автомобиль, наверное, он же: «Был там. Насмотрелся, спасибо».

Люди Роупера тоже вызывали у Джонатана почти священное негодование. Майор Коркоран, например, он же Корки, он же Коркс в грязном шарфе и замызганных замшевых ботинках – Корки, подписывающий все, что ему ни велит Роупер, Корки, который может схлопотать пятьсот лет одиночки в любое удобное для Берра время.

Или Фриски. Или Тэбби. Да и другие помощники сомнительного сорта: Сэнди Лэнгборн, с золотыми локонами, перевязанными на затылке, доктор Апостол в ботинках на платформе, чья дочь покончила с собой из-за часиков от Картье, Макартур и Дэмби, похожие на близнецов в своих серых костюмах и делающие относительно чистую работу.

Джонатан вспоминал о них до тех пор, пока все они не превращались в его глазах в огромную фантасмагорическую семью Роупера с Джед во главе – Первая Леди в Башне.

– Насколько она осведомлена о его делах? – как-то спросил Джонатан Берра.

Тот пожал плечами.

– Роупер успехами не хвалится и никогда ни о чем не рассказывает. Никто не знает больше, чем ему положено. У нашего Дикки так заведено.

«Гейша высшего класса, – подумал Джонатан. – Воспитание при монастыре. Вера не привилась. Детство прошло под замком. Как и мое».

* * *

Единственным доверенным лицом Джонатана в Корнуолле был Харлоу, но вся их доверительность была ограничена рамками задания. «Харлоу – только статист, – предупредил его Рук во время одного из ночных визитов в Ланион. – Он здесь только для того, чтобы вы его «убили». Он не знает, да и знать не должен, зачем. Имейте это в виду».

Но на данном этапе пути убийца и его жертва были союзниками, и Джонатан попробовал наладить отношения с компаньоном.

– Джамбо, вы женаты?

Они сидели за выскобленным добела сосновым столом на кухне у Джонатана после запланированного посещения пивнушки Снага. Джамбо сокрушенно покачал головой и отхлебнул пива. Он был стеснительным человеком, что часто свойственно толстякам, чем-то вроде актера или отставного оперного певца с животом наподобие бочонка. Джонатану казалось, что его черная борода отпущена специально для данной роли, и, как только спектакль закончится, надобность в ней пропадет. Был ли он на самом деле из Австралии, не имело значения. Он везде бы выглядел эмигрантом.

– Я надеюсь на пышные похороны, – пробурчал Джамбо. – Роскошный катафалк, запряженный вороными, и девятилетний гомик в цилиндре. Ваше здоровье.

– И ваше.

Осушив шестую кружку, Джамбо натянул на голову синюю кепку и потопал к двери. Джонатан наблюдал, как его разбитый «лендровер» трюхает по извилистой дорожке.

– Что за тип? – возникла на пороге Мэрилин со свежей скумбрией в руках.

– Мой компаньон. Всего лишь, – сказал Джонатан.

– Встретишь такого ночью, с ума со страху сойдешь.

Мэрилин хотела зажарить рыбу, но Джонатан показал, как скумбрию запекают в фольге со свежим укропом и приправой. Набравшись смелости, она вдруг подалась к нему и обвязала фартуком. Так порывисто, что черная прядь хлестнула Джонатана по щеке, разочаровав отсутствием всякого намека на аромат ванили. «Держись от меня подальше. Я предаю. Я убиваю. Иди домой, дурочка».

Однажды после обеда компаньоны сели на самолет, отправлявшийся из Плимута на остров Джерси, и в крошечном порту Сент-Хелиера устроили представление с тщательным осматриванием двадцатипятифутовой яхты, которая стояла на якоре в самом конце гавани. Их путешествие было такой же запланированной акцией, как появление в пивнушке у Снага. Джамбо вечером улетел обратно один.