Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Мама, пойдемте.
Голос и рука, трогающая меня за плечо. Я испуганно отстраняюсь.
— Что такое? Что стряслось?
— Пора уже, — говорит Дорис, заставляя себя соблюдать спокойствие. — Пойдемте.
— О Боже, неужели уже пора вставать?
— Вставать! — усмехается она. — Ужинать вообще-то пора, а не вставать.
— Как будто я не знаю! — спешно парирую я. — Это и так ясно. Я говорю…
— Вы, я гляжу, вздремнули, — говорит она. — Ну и хорошо.
— Я не спала. Глаз не сомкнула.
— Видать, успокоил вас разговор с мистером Троем. Вот и славно. Я так и думала.
— С каким мистером?
— О Господи. Не важно. Пошлите уже. Марв ждет. Мясной хлеб совсем остынет.
После ужина Дорис объявляет, что идет в магазин на углу за имбирным элем.
— Я с тобой. — Внезапно у меня возникает потребность размять ноги и подышать свежим воздухом.
— Ну… — Дорис, кажется, в сомненьях. — Если силы есть…
— Конечно, есть. Почему у меня не должно быть сил?
— Ладно, Бог с вами. Я-то думала, вы останетесь, с Марвом поболтаете.
Она приносит мой черный плащ из плотной полушелковой ткани — свободный и легкий, но для вечерней прохлады его вполне достаточно. Он удобный и нарядный. Даже Дорис его одобряет. Она берет меня под руку, хотя в этом нет никакой необходимости, и мы уходим. Сто лет уже не ходила на прогулки. Сегодня я полна сил. Я бодро выхожу из дома, вдыхая носом воздух, свежий и сладкий от запаха сена, ибо сегодня все в нашей округе косили траву на газонах.
В магазине на углу молодая девушка расплачивается за буханку хлеба. Она внимательно пересчитывает деньги. Совсем еще ребенок. Меня поражают ее руки.
— Подумать только. Нет, ты видишь, Дорис? У нее на ногтях черный лак. Еще и с золотыми крапинками. Скажи на милость, о чем ее мать думает, зачем такое разрешает?
Ребенок оборачивается и зло смотрит мне в глаза. Увидев ее лицо, я понимаю, что она значительно старше, чем я себе вообразила.
— Ох, мама… — Дорис дышит мне в ухо. — Неужто помолчать нельзя? Хоть один разок…
Как я допустила такое? Я не могу смотреть ни на Дорис, ни на девушку с черными ногтями, ни на кого. Никогда, никогда больше я не заговорю ни с одной живой душой. До самого последнего вздоха я буду держать этот своевольный язык за зубами. Только это неправда, вот в чем моя беда.
Мы бредем домой, я держусь за руку Дорис, боясь упасть. В гостиной Марвин ходит взад-вперед, словно медведь в клетке. На лице его — то самое мучительно-сосредоточенное выражение, которое неизменно появляется в моменты вынужденного принятия трудного решения. Он мешкает, как будто в наше отсутствие он усердно репетировал, а сейчас начисто позабыл свою роль. Наконец, выпаливает в мою сторону:
— Все решено. Дом престарелых. Я договорился. Ровно через неделю ты едешь.
— Может, все-таки выпьете секонала?[10]— спрашивает меня Дорис.
Я качаю головой, лежа в своей мягкой паутине из простыней и подушек.
— Нет, спасибо. И так усну.
Это ложь. Сегодня я не сомкну глаз. Я всеми силами буду гнать от себя сон. Мне нужно подумать. Если они полагают, что я смирюсь со своей судьбой и не окажу сопротивления, то они глубоко ошибаются. В прошлом мне уже приходилось брать все в свои руки, и если надо это сделать снова — сделаю, не задумываясь. Можете не сомневаться, я еще скажу свое веское слово, прежде чем умолкну навек.
Откровения всегда снисходят в момент настоящей нужды, и сейчас именно это и происходит. Насколько я помню, недалеко отсюда есть укромное местечко. Кажется, мы туда ездили на пикник. Вроде бы в этом году. Еще бы название вспомнить. Это очень, очень важно. Иначе как я куплю билет.
Что-то про тень. Вроде бы. И что там было с этой тенью? Фразы издевательски жужжат в ушах, точно рой мошек. А потом я вспоминаю. Морская тень. В полдень на море падает тень от скал, отсюда и название.
Моими деньгами заведует Марвин. Мы оформили счет на его имя. Этого я не учла. У меня нет ни гроша. Я снова в тупике, но лишь на мгновение. Как легко мне сегодня думается. Идеи приходят одна за другой. Пенсионный чек, вот мое спасение. Сегодня я точно видела конверт на столе в его каморке. В этом месяце я никаких чеков не подписывала, я почти уверена в этом. Обычно я там расписываюсь, а Марвин несет их в банк. Сумма невелика, видит Бог, но ее хватит. Только бы конверт лежал на месте. Может, набраться храбрости и проверить? Спуститься на цыпочках? Ну-ну, и, вероятнее всего, споткнуться, упасть, сломать шею и вспугнуть Марвина и Дорис, как болотных уток. Нет уж. Подожду. Утром я должна вести себя как ни в чем не бывало, искусно изображать спокойствие, чтобы, не дай Бог, не выдать себя. Волнение пульсирует в моих артериях, заставляя бодрствовать именно тогда, когда я хочу заснуть.
Складывая наши с Джоном вещи в черный чемодан, по-прежнему подписанный «Мисс А. Карри», внешне я была совершенно спокойна. Двенадцатилетний Джон наблюдал за мной.
— Ты ему скажешь?
— Скажу, — ответила я. — Когда придет.
— Может, просто уедем по-тихому? — предложил Джон.
— Пойми, я не сбегаю тайком. Мне нечего скрывать.
— Прямо интересно, — сказал Джон, — как это будет.
— Все ради тебя, — пылко сказала я. — Ради твоего блага. Понимаешь ты или нет?
— Понимаю, ага, чего ж тут не понять, — ответил он.
Я попросила не стоять без дела, а лучше помочь мне.
— А где брошь для пледа, Джон? В твоем ящике я ее не нашла.
— Откуда мне знать? — мрачно ответил он. — Здесь где-нить, наверное.
— Где-нибудь, — поправила я. — Нет такого слова — где-нить.
— А на побережье мы будем жить у Марвина? — спросил Джон.
— Нет. Найдем себе жилье. Придется мне устроиться на работу. Я могу пойти к кому-нибудь экономкой.
Я рассмеялась, а он смотрел на меня, нахмурив брови.
— Как тетушка Долли, — сказала я. — Занятно получается. Никогда не знаешь, что уготовила тебе судьба. Но я не она. У нее совсем никого не было. У меня же в доме будет мужчина.
— Мужчина? — почти закричал он. — И кто же это?
Я приобняла его за плечи:
— Ты. Ты будешь моей опорой, я знаю. Мы справимся.
Он посмотрел на меня точно так же, как на Брэма, когда тот засунул ему в рот нож с медом. Лицо его оставалось бесстрастным и неподвижным, словно стоячая вода, а в глазах, этих живых глазах, ясных и зорких, как у птицы, появилась пелена.