не отказал себе в удовольствии посетить «алфизический каземат», как с лёгкой руки Семёнова называли лабораторию, развёрнутую в одном из подвалов крепости.

- А, ерунда. – он пренебрежительно махнул рукой. - Ничего особенно нового там нет, хотя сама идея здравая. Никола Тесла, видишь ли, ознакомился с материалами, касающимися поражения Романа Смольского «лучом тетрадигитусов», и высказал предположение, что оружие четырёхпалых имеет характер электромагнитного разряда. Я с ним согласился – характер повреждений нервной системы схожий. Теперь они с дядей Юлей сооружают защитный костюм из плотной ткани, прослоенной гуттаперчей и подбитой мелкой медной сеткой. За человеком, одетым в такую хламиду будут волочиться по земле металлические цепочки, вроде заземления, и по ним разряд может уйти в грунт.

- А может и не уйти. – Семёнов скептически покачал головой. – Как-то очень уж примитивно. Если эти тетрадигитусы такие умные, как мы о них думаем – наверняка предусмотрели и такой вариант. Я, если хочешь знать, вообще не уверен, что это было оружие.

- А что же тогда?

- Ну, не знаю… скажем, какое-то средство коммуникации, основанное на неизвестных нам принципах?

- Телепатический луч? - ответил Каретников.- Не поверишь, но такое предположение уже было.

- И как?

- Отметено, как антинаучное. И вообще, хватит о ерунде, лучше попроси фрау Марту принести кипятка, а то у меня чай совсем остыл. Что до моей поездки в Шлиссельбург, то не хочешь узнать, о чём я беседовал с Александром Ульяновым? Я-то, признаться, был уверен, что ты с порога вцепишься с расспросами…

- Выдерживал характер. – хмыкнул Олег Иванович. – Ты ведь и сам всё рассказал бы, верно?

- Рассказал бы, конечно, куда от тебя деться, такого настырного?

Вошла домоправительница – в неизменном тёмно-лиловом капоте и домашнем чепце, украшенном мелким кружевом. Поставила на столик большой чайник с кипятком и величественно удалилась. Щенок выбрался из-под стола и потрусил следом.

- На кухню пошёл. – сообщил Семёнов, провожая зверька взглядом. – Фрау Марта жалуется, что никак не может его оттуда отвадить – целыми днями сидит и клянчит вкусняшки. Я так подозреваю, не очень-то и старается.

- Лабрадоры – они такие. – поддакнул Катерников. - Стоит только дать слабину и всё, готово: сядут на шею и свесят лапки.

Он налил в остывший стакан кипятку, добавил заварки из меленького чайничка и подцепил серебряными щипчиками бурый кусочек сахара – тростникового, как уверял приказчик кондитерской лавки.

…и откуда, скажите на милость, в Санкт-Петербурге взяться тростниковому сахару?..

- Так о чём бишь мы?..

- О «братце Саше». – напомнил Олег Иванович. – Не валяй дурака, Макарыч, выкладывай.

- Ах да. Так вот, беседа наша началась с того, что…

 - И как вам состояние моих товарищей по несчастью, доктор? Или вам не разрешено на это отвечать?

- Не разрешено. – кивнул Каретников. – Но, раз уж нас никто не слышит – рискну нарушить запрет.

Они прогуливались вдоль берега озера – по примеру Семёнова, Андрей Макарович воспользовался именем всесильного Д.О.П.а, чтобы выговорить право беседы с узником в неформальной обстановке. Конечно, караул в составе капрала и двух нижних чинов, вооружённых винтовками с примкнутыми штыками сопровождал их, держась шагах в пятнадцати сзади - но если не повышать голоса, можно беседовать на любые темы.

Если, конечно, возникнет такое желание.

- Так вот, о ваших товарищах. Признаться, я удивлён. Да что – там – потрясён! Вы по собственному печальному опыту знаете, что условия содержания здесь самые что ни на есть отвратительный,

- Что верно, то верно. – кивнул собеседник Каретникова. Несмотря на далеко не весеннюю погоду (на дворе, как-никак конец ноября!) он не стал продевать руки в рукава шинель – оставил её распахнутой, и даже стащил с головы арестантскую шапку-бескозырку, с наслаждением подставляя лицо стылому, напитанному ноябрьской сыростью ветру. – Это место недаром считается самой страшным, самой гиблым политическим узилищем Империи, печально знаменитая своими тюремными казематами Петропавловка по сравнению с ней просто курорт.

- Я слышал, Шлиссельбургскую крепость называют «Русской Бастилией». – вставил Каретников. – Хотя, сомневаюсь, чтобы в центре Парижа когда-нибудь был такой нездоровый климат - смесь сырости с холодом, предельно благоприятная для туберкулёза, ревматизма и прочих болячек. И, тем не менее, этот букет это поразительным образом не сказывается на здоровье иных здешних сидельцев!

Его спутник наклонился и подобрал лежащую рядом с тропинкой тропинке ветку, и доктор краем глаза увидел, как напряглись конвоиры. Но тревога оказалась напрасной – заключённый ободрал со своей добычи мелкие сучки, и по-прежнему неторопливо шагал рядом с Каретниковым, помахивая ею, словно стеком.

- Так вот… - продолжил доктор. - Отправляясь сюда, я захватил с собой некоторое количество доз новейшего противотуберкулёзного препарата. Его недавно создали в моей лаборатории, сейчас внедряют в клиническую практику, и я собирался передать это лекарство заключённым – с разрешения коменданта крепости, разумеется. Но представьте, этого не понадобилось! Да вот, судите сами…

Он пошарил за отворотом пальто и извлёк блокнот.

- Михаил Фроленко, член её исполнительного комитета «Народной Воли», участвовал в подготовке покушений на императора Александра Второго в ноябре семьдесят девятого в Одессе и первого марта восемьдесят первого, закончившегося гибелью Самодержца. По «Процессу двадцати» был приговорён к смертной казни, замененной вечной каторгой, которую отбывал сперва в Александровском равелине, а три года спустя был переведён в Шлиссельбургскую крепость. Согласно сопроводительному медицинскому письму, на момент перевода был на последнем градусе чахотки – и это не считая гангрены стопы. По всем понятиям в здешнем климате он мог протянуть не больше двух-трёх месяцев, однако, жив до сих пор, бодр и достаточно энергичен, чтобы дерзить и надзирателям и вашему покорному слуге.

Каретников не стал добавлять, что в известной ему версии истории Фроленко просидит в каземате ещё пятнадцать с лишком лет и будет освобождён во время первой русской революции в 1905-м. После чего - переживёт две мировые войны, революцию, войну Гражданскую, оккупацию, и мирно скончается в приморском Геленджике в 1947-м году в возрасте девяноста лет, пережив всех своих тюремщиков.

- Я о нём знаю. – подтвердил собеседник доктора. – лично, правда, знаком не был, когда его схватили, мне было всего пятнадцать лет, я учился в Самарской гимназии. Но, конечно, наслышан…

Каретников скрыл усмешку. Узник кривил душой – хоть они с Фроленко действительно никогда не видели друг друга, что называется, глаза в глаза», но были знакомы, и даже не совсем заочно. Искусство тюремного перестукивания