– Нет, ты что! Смотри, как ты тут наследил своими бутсами. Да и пальчиков небось наоставлял. А еще – выйдем мы сейчас, а нас и застукают соседи. Нет, тут нужно все обдумать. Там на кухне выпить нет?

– Да ты что, квасить тут собрался? Делаем ноги, говорю.

– Ты не понимаешь ни хрена. Тебя сюда вызвали, ты пошел. А после твоего ухода найдут труп хозяина. Кого привлекут? То-то и оно. А уж там ты расколешься за пять минут, я в свое время насмотрелся, как дознаватели работают – у самого руки болели. Грешен, помогать приходилось. Иди пошукай на кухне, а я начну работать. Только бы никто не завалился к нему из родственников, пока мы здесь, – сказал Стояк, закрывая дверь на блокировку.

Потом он сел к телефону и набрал номер диспетчерской.

– Надежда Борисовна? Вы не подскажете, где мне сейчас найти Маринина?

– Вась, ты, что ли? Ты мне мастеров не спаивай!

– Да по делу он мне нужен – плита сгорела.

– А ты меньше самогона гони, чтоб не горела. Час назад был твой дружок в двадцатой в первом корпусе у Телегина этого, миллионера нашего. Все сделал и ушел – его племянник докладывал. А куда потом завеялся, не знаю. Ищи сам.

– Племянник звонил, говоришь?

– Да нет, он из лифта разговаривал. Ладно, освобождай линию!

– Слышь, Саня, это племянник его был. Дядьку замочил, а! Ты его не узнал, что ли?

– Да я его и не знал никогда. Но что же мне делать? Ведь как все ловко подстроил! Убийство – на мне, а наследство – ему!

– Ничего, мы ему все карты перепутаем. Наливай по чуть-чуть. Ого – виски! Мужик какой-то в юбке нарисован.

Они залпом опрокинули по стаканчику.

– Наш самогон, да и только, – крякнул Стояк, утираясь рукавом.

– Похоже, – уныло согласился Никитич. – Так что ты придумал?

– А вот что! Давай-ка, пока он не застыл, оденем его для прогулки и оттащим, как стемнеет, за гаражи, будто его на улице оприходовали. Ты ни при чем будешь.

– А до тех пор что будем делать?

– Посидим тут по-тихому. В холодильнике есть еще что?

– Найдется.

– Вот и ладно. Только позвони сейчас своей Зинке, пока ты можешь «эмпирити…» – тьфу, гадость – выговорить. Пусть всем отвечает, что ты ушел со мной, а я уж тебе алиби сумею обеспечить. Наливай по чуть-чуть.

Им повезло – до самой ночи никто не хватился Телегина, и они сумели даже подремать на роскошном подковообразном диване в гостиной.

– Живут же люди! – рассуждал Стояк. – Вот куда наши денежки подевались, Саня, которые мы своим горбом всю жизнь добывали в поте лица.

– Ну да! Ты особенно потел, – попытался начать извечный их пьяный спор Никитич.

– А что? Пока ты свои пробки вкручивал, я стоял на посту, под пули шел.

– Ага, в райкоме ты под пули лез у дверей в столовую, чтоб туда народные массы не прошли и аппетит не испортили «слугам народа».

– Так меня туда за заслуги перевели. Десять лет участковым проходить не шутка.

– Мы, считай, вместе с тобой проходили их по магазинам перед закрытием.

– Да, были мы тогда людьми. А сейчас кто? – всхлипнул экс-участковый. – Довели Россию демократы и такие вот воры! – кивнул он на труп.

– Ой, не надо мне тех денег, чтоб вот так кончать свою жизнь! – махнул рукой Маринин. – Живу себе тихонько, зарплаты мало, так мне везде на карман суют.

– И чем он себе на жизнь зарабатывал? Машина-то у него была – во двор еле въезжала! А девки из нее какие вылазили! Так ведь не по одной, а штуки по три сразу. Как он с ними, такой дохлик, управлялся?

– А то ты не видел по кабелю, как такие старые с ними управляются. Он их между собой заставляет играться, а сам смотрит и получает удовольствие. Тьфу! Нет, мы уж лучше по старинке. Я, вот не поверишь, и сейчас еще после бани к Зинке подкатываюсь.

– Ври больше. У меня так и не маячит больше. Все эта ханка проклятая.

– Да… Полночь уже – моя извелась, поди. Может, потащим?

– Давай перенесем его к дверям, а ты возьми швабру мокрую да затри все свои следы на ковре и в прихожей. Ботинки эти придется выкинуть, а лучше – сжечь.

– Да ты что, мне их полгода как выдали!

– Не обеднеешь – свобода дороже! И протри все, чего касался тут, чтоб пальцев не оставить. Музыку не выключай – пусть будет как было, – распорядился Стояк.

Трезвея от страха перед предстоящей операцией, Никитич, как умел, выполнил все распоряжения «специалиста».

– Теперь я пойду гляну через окно во двор, и потащим, если все в порядке. Гаси пока свет, – велел Стояк и тихонько вышел на лестницу.

Во дворе было пусто, почти во всех окнах темно. Главная опасность этого времени – собачники – тоже отгуляли свое. Чернел глазок и в соседней двери.

– Пошли, я уже вызвал лифт, – сказал Стояк, заходя в темную прихожую. – Закинь его руку на плечо, а я – другую. Поведем его как пьяного. Вот черт, кровь из башки засочилась! Ладно, дай шапку – я надвину ему поглубже.

Никитич окончательно отрезвел от ужаса, когда между его головой и страшным лицом с выпученными глазами оказался лишь желтый воротник кожаной куртки Телегина.

«Разденут его, поди, кто найдет, – вдруг буднично подумал он. – Хотя кожанок этих сейчас полно на всех».

Они «довели» тело Игоря Андреевича до ряда гаражей у насыпи окружной железки и положили его в «разутый» кузов старой «Волги».

Впереди их еще ждали бои с женами.

Шампанское, виски, водка, вошедшая нынче в моду текила, джин, ром, ликеры всех известных расцветок, сухое не менее десяти наименований и безалкогольное без счета. И депутаты, депутаты… Как акулы с прилипалами своих помощников. Тоже без счета эдакая особая разновидность халявщиков, без которых не обходится ни одно мероприятие такого уровня. Женщины, обслуживающие бар, устали наполнять бокалы.

Петру Ильичу пришлось присоединиться к толпе кровососущих. В горле пересохло.

– …И, представляешь, Петро, весь этот бартер накрывается медным тазом из-за такой ерунды, – Козырев не дослушал леденящий кровь рассказ знакомого торговца сахаром, похлопал собеседника по плечу и поспешно отошел в сторону. По телу разливалась приятная истома. «Врет как сивый мерин! Какая Куба, какие ракеты, наконец, какой бартер накануне третьего тысячелетия? – автоматически подумал Козырев. – Пора Крота трясти… Только как?»

С Ильей Михайловичем было не так-то просто. «Меня хрен потрясешь, я не груша» – обиходную фразу этого крупного столичного воротилы знал каждый, кто имел с ним дело. «Хитрый жучара. Знает ведь, что мне не о бабах надо поговорить, так нет, загнал меня в эту конюшню…»

Козырев шел сквозь громко говорящую толпу гостей. Запах пота смешивался с удушливым разнообразием дорогих одеколонов. С некоторых пор Петр Ильич ненавидел такие мероприятия. Здесь было много знакомых лиц, но он не мог припомнить ни одного имени. «Вот она – жизнь деловых людей. Мы все – инструменты большого механизма – используем друг друга… Куда сомнителен мне твой, Святая Русь, прогресс житейский! Была крестьянской ты избой – теперь ты сделалась лакейской!» Стихи пришли сами собой. Только вот кто это? «Вроде Тютчев… Или нет?.. Старею».