Новый временщик не пренебрег предложением вступить в эпистолярный диалог со ссыльным епископом, сочтя полезным для себя получать регулярные сведения о настроениях в окружении Марии Медичи. Он даже переслал Ришелье свой личный шифр для переписки.

В Блуа Ришелье вновь, как и в Люсоне, превращается в усердного корреспондента. Каждые два дня он составляет для Люиня подробнейший отчет о здешних новостях. Пользуясь возможностью, епископ безудержно льстит своему адресату, отмечая его несравненные качества государственного деятеля, непрерывно благодаря за оказанное доверие. Он настойчиво внушает Люиню мысль о том, что рассматривает свою миссию при Марии Медичи исключительно как службу королю, что от него в немалой степени зависят благоразумие и лояльность королевы-матери.

И все же старания Ришелье не были оценены в Париже. Ришелье стало известно, что в окружении Люиня на него смотрят как на мелкого шпиона, недостойного даже простой благодарности. Более того, недруги бывшего государственного секретаря усиленно распространяли слухи о том, что он дурно влияет на королеву-мать, подговаривая ее к выступлению против короля. Утверждали, что он установил тайные связи с Мадридом в надежде получить оттуда помощь в борьбе с правительством. Ришелье тщетно пытался опровергнуть эти слухи, взывая к Люиню. Его заверения в верности оставались без ответа. Над его головой собирались грозовые тучи. 23 мая 1617 г. папский нунций сообщал в депеше в Рим об удалении епископа Люсонского из Блуа как о предрешенном деле. «Несчастный человек окончательно потерял свою репутацию и авторитет», — сочувственно писал монсеньор Бентивольо.

Нервы Ришелье напряжены до предела. Ежеминутно он ожидал удара грома. 6 июня пришло письмо от Люиня, в котором сквозила едва скрываемая угроза. «Я самый несчастный из всех оклеветанных людей», — в отчаянии писал Ришелье аббату Дежану. И все же, думается, в глубине души он не мог не сознавать собственной ответственности за происходившее. Оказалось, что играть на двух досках одновременно гораздо труднее, чем он предполагал. Будучи не в силах совладать с охватившей его растерянностью, епископ Люсонский предпринимает безрассудный шаг.

Утром 12 июня Мария Медичи узнала, что ее ближайший советник ночью тайно покинул Блуа. Потрясение королевы было столь велико, что пришлось срочно вызывать врача, который нашел у больной горячку и поспешил пустить ей кровь. Бегство Ришелье взбудоражило весь маленький двор в Блуа. Слуги епископа, пораженные не менее придворных, не могли сказать ничего вразумительного.

А дело между тем обстояло следующим образом. 10 июня епископ получил письмо от своего брата маркиза де Ришелье с предупреждением о намерении короля выслать его в Люсонское епископство. Ришелье решил, что лучше уехать в Люсон самому, нежели быть туда препровожденным под конвоем. Таково объяснение самого Ришелье, данное в «Мемуарах».

Как оказалось, он перехитрил самого себя. Вскоре после его бегства в Блуа пришло второе письмо от маркиза де Ришелье, в котором он спешил обрадовать брата, что гроза миновала и необоснованные подозрения в отношении него рассеялись. Вернее, их удалось рассеять совместными усилиями друзей и сторонников бывшего государственного секретаря. Теперь же своим необъяснимым поступком Ришелье сам навлекал на себя подозрения в измене.

Мария Медичи не может успокоиться. Она рассылает во все концы своих людей в поисках Ришелье. Заподозрив, что к этому делу может быть причастен сын, королева пишет письмо Людовику XIII с требованием вернуть «ее» епископа.

К Людовику XIII обращается из своего убежища и сам беглец. Он заверяет короля в абсолютной преданности и просит определить ему такое место проживания, где он будет свободен от подозрений и клеветы. В письме к Люиню он умоляет спасти его «честное имя».

Тем временем враги Ришелье в Париже не преминули воспользоваться удобным случаем, предоставленным самим епископом, чтобы окончательно погубить его. Ришелье получил повеление Людовика XIII следовать в люсонскую епархию и не покидать ее без особого разрешения. Это была уже настоящая ссылка. Епископу не оставалось ничего другого, как исполнить приказ короля и уединиться в приятном его сердцу приорстве Куссей. Оттуда он направил послание Людовику XIII, в котором писал: «…Я могу лишь еще раз заверить Вас, что смиренно выполню Вашу волю, и это, как и все последующие поступки моей жизни, покажут всем, что я, Сир, являюсь самым верным и покорным слугой Вашего Величества».

Получив хороший урок, Ришелье становится предельно осторожным: уклоняется от всех казавшихся ему ненужными контактов и связей. В то же время в переписке с парижскими знакомыми и друзьями настойчиво говорит о своей невиновности. «Оставшееся полугодие, — пишет Ришелье, — я проведу в неустанной борьбе с клеветой и ложными предположениями, выдвинутыми против меня, что позволит мне сократить срок моего заточения».

В этот период жизни Ришелье как никогда пригодится выработанная с годами привычка к сосредоточенности. Он вновь погружается в книги, от которых его отрывают только церковные обязанности. Вместе с тем с тревогой ждет вестей из Парижа. Ему известно, что там готовится процесс над «ведьмой» — вдовой Кончини. Поговаривают, что епископ Люсонский должен будет участвовать в нем в качестве свидетеля. Недруги Ришелье пытаются отыскать доказательства «преступной» связи епископа с «колдуньей». Старания оказались тщетными: никаких порочащих Ришелье документов обнаружить не удалось. Однако и облегчения участи епископа Люсонского не предвидится. Ни король, ни Люинь не отвечают на письма Ришелье. В Лувре о нем будто забыли. «В этом году я совершенно несчастный человек», — сетовал Ришелье в письме к сестре.

Кто-то из его парижских корреспондентов сообщает о появлении при дворе отца-капуцина Жозефа, вернувшегося из длительной поездки в Италию, где он страстно пропагандировал идею нового крестового похода против турок. Ришелье знал о широких связях отца Жозефа и о том почтительном уважении, которое питает к нему набожный Людовик XIII. Поэтому немедленно отправил письмо своему давнему и, как он надеялся, верному другу с просьбой о поддержке. «Отец мой, — писал опальный епископ, — этим письмом я хочу засвидетельствовать Вам мое доверие, поскольку, хотя мы и не виделись уже более полутора лег, я пишу Вам с той же откровенностью, как будто Вы рядом со мной…» Затем Ришелье подробно изложил все события последних полутора лет и не забыл рассказать о своих заслугах на государственном поприще и нанесенных ему обидах. Ришелье нарочито подчеркивал свою покорность судьбе: «Я ищу лишь покоя и заверяю Вас перед Господом Богом в том, что у меня нет другой мысли». Единственное, о чем епископ хотел бы попросить старого друга, — это защитить его честное имя в глазах короля.

Капуцин прекрасно знает епископа Люсонского. Менее всего он склонен поверить в его покорность судьбе. Но он высоко ставит его способности и верит в его предназначение. Именно поэтому он станет одним из самых ревностных ходатаев Ришелье перед королем. Пока же отец Жозеф советует епископу запастись терпением. Чего-чего, а терпения Ришелье не занимать.

* * *

Из своего уединения епископ Люсонский внимательно следил за развитием событий в столице. Из писем друзей он смог составить себе представление о расстановке сил в Королевском совете, где «барбоны», непрерывно ссорившиеся друг с другом, были оттеснены де Люинем и его ставленниками.