Поезд стоял на станции до вечера. Мы прогуливались по перрону. Время от времени проносились составы с сотнями немецких солдат и воинским снаряжением, направляясь к Ленинградскому фронту. Во время прогулки я заглянул в открытое окно одного из вокзальных зданий. Это был вещевой склад работников железной дороги. Около окна лежал тюк с нарукавными повязками. Я протянул руку, извлек две повязки и спрятал в карман: "Могут понадобиться", — сказал я Ишике.

С наступлением темноты поезд отошел от вокзала, и к утру прибыл в Вильно после нескольких задержек на промежуточных станциях. Вместе с Хаимом мы сошли с поезда, направились в гетто, прошли без всяких проверок. Хаим привел нас к месту проживания моей сестры Рахили. Час был ранний, и мы нашли ее дома. Хаим обещал связаться с нами к вечеру. Мы легли спать, ибо в последние дни почти не отдыхали.

Шум на улице разбудил меня через несколько часов. В доме никого не было. Я выглянул в окно и увидел группы людей, о чем-то взволнованно разговаривающих. Я вышел и спросил, в чем дело. Люди рассказали, что все, направлявшиеся в Ковно, были увезены в Понары на расстрел. Понары — место гибели евреев Вильно. В этом месте, в 12 километрах от Вильно, было расстреляно в июле-декабре 1941 года около 40 тысяч евреев Вильно. Вначале я не мог поверить тому, что люди, с которыми ехал в поезде несколько часов назад, среди которых многие близкие и друзья, находятся в Понарах, и именно в эти минуты их там убивают. Но это была правда. Потом выяснились страшные детали.

После того, как мы оставили станцию, немцы и литовцы окружили поезд, арестовали еврейских полицейских и увели их в гестапо. Ганс, которого арестовали в ночное время, когда поезд с двумя тысячами евреев из гетто Ошмяны обманом был направлен в Понары, и повели в гестапо, сумел в последний момент убедить уполномоченного от гестапо, находящегося на месте, оставить в Вильно семь вагонов с людьми, которые предназначались для Вильно и Баздана. Остальные люди, которые полагали, что их везут в гетто Ковно, увезены были в Понары. Только там, когда литовцы распахивали двери вагонов и уводили их к расстрельным рвам, люди поняли, где они, куда их ведут, вырвались из вагонов и бросились врассыпную. Многие набросились на немцев и литовцев, которые их окружали, те стреляли по убегающей массе, поезд двинулся, и под его колесами была раздавлена часть людей. Около 600 человек из сопротивляющихся и убегающих было убито. Трупы их валялись на станции и в окружающем ее поле. Среди немцев и литовцев также были убитые и раненые. Такая же судьба постигла людей гетто Ошмяны, также привезенных вместо Ковно в Понары. Из двух составов, привезших евреев из Ошмян и Свинцяна в тот день было расстреляно 4000 человек. Десяткам удалось спастись, и они добрались до гетто Вильно. На следующий день 25 еврейских полицаев былы привезены немцами из Вильно в Понары — собрать трупы убитых евреев и похоронить. Затем показали им огромные рвы, в которых были погребены десятки тысяч евреев Вильно. Впервые немцы привезли евреев в Понары и вернули их живыми в Вильно.

Германские власти использовали Ганса и еврейскую полицию Вильно, чтобы обмануть евреев гетто восточной Литвы. Немцы боялись, что если переселение будет сделано с помощью литовцев, большинство евреев попытается сбежать, потому использовали обман, зная, что евреи поверят Гансу и еврейской полиции, которые, в свою очередь были введены в заблуждение.

Несколько дней я ждал встречи с людьми ОПО. Знакомился с гетто Вильно, которое абсолютно не было похоже на гетто Свинцяна. Дома здесь были каменными — в один-три этажа. Гетто охватывало несколько улиц и переулков. Название центральной улицы совпадало с фамилией моей семьи — Рудницкая. Здесь были единственные ворота, ведущие в гетто, здесь находился "юденрат" и здание еврейской полиции. В гетто царили образцовая чистота и порядок. В рабочие часы на улицах было малолюдно, ибо большинство взрослых работало, а дети учились в школах. В вечерние часы улицы наполнялись людьми, возвращающимися с работы. В связи с теснотой в домах, люди больше проводили время снаружи. Культурная жизнь в гетто была довольно оживленной. На доске объявлений во дворе "юденрата" висел список недельных спектаклей в театре гетто, концертов оркестра и хора на идиш и на иврите. Работала библиотека. Перечислялись лекции на разные темы. В гетто работали также общественные кухни, и нуждающиеся могли там получать горячий суп бесплатно или за символическую оплату.

Прогуливаясь, я вдруг увидел знакомого мне подростка, который толкал нагруженную ручную тележку. Это был мой товарищ Мотка Зайдель, с которым мы вместе работали на лесопильне в Свинцяне. Оттуда он был послан в 1942 в трудовые лагеря "Тодта". Мотка рассказал мне, что до зимы 1942 он работал в трудовом лагере около Ковно, не выдержал тяжести работы и сбежал в гетто Вильно. Одинокий, без родителей, он был включен в "подразделение по перевозкам" в гетто, в которое были собраны сироты и подростки, подозреваемые в преступности. Все они жили в интернате, получали пищу и одежду, и занимались полезной работой. Я рассказал Мотке обо всем, что произошло в Свинцяне в его отсутствие. Мы расстались в надежде, что еще встретимся.

После шести дней пребывания в гетто, мы встретились с штабом ОПО. Нас привели в дом по улице Ошмянской, где находился этот штаб, и познакомили с юношей, имя которого стало мне известно позднее: Абба Ковнер. Он был одним из создателей ОПО и высших командиров этой организации. Он расспросил нас о жизни в лесу и разъяснил нам цели ОПО: поднять восстание в гетто в тот момент, когда немцы решат его уничтожить. По его мнению, такое восстание должно стать национально-историческим событием и дать возможность спастись многим людям. Он предложил нам перебраться в гетто Вильно и присоединиться группой к ОПО. Мы же высказали нашу позицию: место наших действий — лес. В гетто нет условий длительного противостояния. Немцы используют обман, вводят в заблуждение, как случилось с евреями из поездов из Ошмян и Свинцяна, и нет никакой уверенности, что возникнут условия для восстания, как это представляет себе ОПО. Контакты с ОПО оказались безрезультатными, и мы решили вернуться в лес.

На следующий день полицаи арестовали нас на улице и привели к офицеру полиции Левасу, о котором наслышаны были, что это самый ненавистный в гетто офицер. Он сказал нам, что знает: мы — партизаны, приехали их леса, вооружены. Он не хочет нас арестовывать, но мы должны сдать оружие. Мы-то оружие оставили у Хаима. Я ответил Левасу, что мы какое-то время находились в лесу, но из-за трудностей вернулись в гетто, и оружия у нас нет. Левас ответил, что если мы не откроем, где спрятали оружие, он распорядится нами по своему усмотрению. Несколько полицаев вошло в комнату, чтобы вести нас в тюрьму гетто.

Тюрьма находилась в Лидском переулке, на границе гетто. Из тюрьмы ворота вели за пределы гетто, и были случаи, когда через них передавали в руки немцев людей, совершивших какие-либо нарушения. Многие узники после заключения возвращались в гетто.

Меня с Ишикой поместили в одиночную камеру. Мы решили, что если нас выведут через ворота вне гетто, что означало передачу нас немцам, попытаемся бежать. В одну из ночей мы проснулись от шума и разговоров у нашей камеры, дверь распахнулась, вошел полицай и сказал, что мы освобождены. Вначале мы ему не поверили, но когда он привел нас в гетто, мы вздохнули с облегчением. Полицай привел нас к моей сестре. Мы были освобождены благодаря вмешательству ОПО.