Правда, в самый последний момент полицианты все же догадались, какой банк берет залетная знаменитость, и захотели было взять его с поличным, да промахнулись. Кишка тонка оказалась у местных лягавых. Как, впрочем, и у московских. Савелий Николаевич взял эту корону, хранящуюся за семью замками, и ушел. Как раз план здания банка и помог удачливому медвежатнику выбраться из подвалов банковского здания, которые, как оказалось, являлись подземными хранилищами другого, более старого дома и соединялись с древними подземными ходами, которыми был испещрен весь Воскресенский холм. А корона… В общем, этому американскому подданному Берку Гендлеру с бердичевским выговором она не досталась. Да и для самого Берка Ароновича затеянное им предприятие закончилось довольно печально. В смысле, совсем худо. И совсем не так, как он рассчитывал, сидя у себя на вилле в живописном тихом местечке под названием Лос-Анджелес.

В девятьсот тринадцатом Савелия Николаевича занесло в Казань в третий раз. Тогда ему довелось прожить в городе, уже известном ему, ежели не как свои пять пальцев, так знакомом вдоль и поперек, аж целых три месяца. И этот приезд тоже, как и первый, был мерой вынужденной. Потому как товарищ министра внутренних дел его превосходительство Владимир Федорович Джунковский, у которого, как известно, имелось в одном месте шило, затеял в Первопрестольной очередную кампанию по очистке ее от уголовных и безпашпортных элементов, длившуюся на сей раз весьма долго, но, как и всегда, не принесшую ожидаемых результатов. Фартовые и беглые просто легли на дно или покинули на время старую столицу, как Родионов, чтобы потом, когда все уляжется, вернуться на свои насиженные места.

И все пошло по старому.

А вот четвертый приезд четы Родионовых в Казань в августе восемнадцатого года запомнился им на всю жизнь и во всех подробностях. И оба об этом своем вояже вспоминать вслух не любили. И практически никогда не говорили об этом между собой. Ведь в тот раз все могло закончиться гораздо хуже, чем кончилось, и Лиза едва не погибла, чего Савелий Николаевич не простил бы себе никогда.

Это дело не давало ему покоя с пятнадцатого года, когда золотой запас России стал свозиться в Казань и Нижний Новгород, но преимущественно в Казань. Ну, попала шлея под хвост и зудила, зудила…

К весне восемнадцатого в Казанском отделении Государственного банка России, теперь социалистической республики, скопилось почти все золото бывшей империи. А что, если от золотого запаса отломить кусочек для себя? Это было бы замечательным завершением его карьеры, своеобразный «посошок», после которого с чистой душой и сознанием выполненного долга, то есть, морально и материально удовлетворенным, можно было спокойно отправиться на покой.

На пенсию, как с недавнего времени стали говорить фартовые, собирающиеся уйти в завязку. Он даже пообещал это Елизавете. Ее уговоры на него не подействовали, и она, по своему обыкновению, поехала в Казань с ним.

Все шло ладно, покуда он не стал набирать код центрального замка хранилища. Нехорошее предчувствие уже тогда кольнуло его. Но совсем худо сделалось тогда, когда он понял, что кто-то сменил код сейфа.

А как же тогда Лиза? Она ведь осталась одна в гостинице! – вот о чем он тогда подумал.

Немного успокоился, лишь когда замок был открыт, и стали грузить золото в вагон.

Ну вот, думал, сейчас они погрузятся, он отправит помощников и бегом к ней. Дело выполнено – можно возвращаться в Москву!

История с Мамаем, попавшим в ловушку, хоть и закончилась благополучным вызволением, однако подтвердила самые худшие опасения Савелия – его расшифровали. Отправив ребят с золотом и дав подробнейший инструктаж Мамаю, Родионов бросился в гостиницу. Когда он вошел в нумер, Лизаветы в нем не было. Зато были двое, один из которых сунул Савелию Николаевичу под ребра револьверный ствол и довольно произнес:

– Ну что, гражданин Родионов, попались?

– О чем таком вы говорите? – не поворачивая головы, произнес Савелий, думая больше о том, где сейчас Лиза, чем о себе. – Это какая-то ошибка. Меня зовут Александр Аркадьевич Крутов. Я старший инспектор наркомата финансов. Прибыл в Казань с ревизией…

Тогда ему удалось уйти. Скользнув в открытый соседний нумер, он захлопнул его, а когда лягавые выломали дверь, Родионова в нумере уже не было.

Потом он долго искал Лизу и, наконец, нашел.

Итак, он был жив. И она была жива.

Но, собственно, чего он добился?

Ну, подломил Государственный банк. Хороший заключительный аккорд в его карьере.

Ну, вывез из банка вагон золота.

Так ведь не довез.

Погиб Мамай. Погибли Серый и Яким. Едва не погибла Лиза.

Стоило оно того?

Нет.

После чего твердо решил: больше – никогда.

* * *

Они медленно пошли улицей Баумана, которую Родионов знавал некогда как Большую Проломную. Вот бывший дом Блохиной, где была квартира старика-хранителя Краузе, которую они посетили вместе с Якимом ранним утром шестого августа одна тысяча девятьсот восемнадцатого года; вот пристройка дома купца Оконишникова, а через чугунную ограду – тот самый злополучный банк, прощальный аккорд в воровской карьере короля медвежатников всея Руси Савелия Николаевича Родионова.

Ничего не изменилось: здание с колоннами и по нынешнюю пору оставалось банком, по-прежнему висели над входом два электрических фонаря, разве что не стояли теперь у входа латышские стрелки с примкнутыми к винтовкам штыками, да не было рядом неизменного Мамая, пребывавшего при Савелии с самого малолетства, бывшего адъюнкт-профессора Ленчика и плавильных и электрических дел мастера Гриши.

Ленчик, то бишь Леонид Петрович Красавин, вернувшись в Москву и поселившись вместе с сестрой и ее детьми в бывшем особняке Родионова на Большой Дмитровке (в чем ему подсобил сам Савелий Николаевич, сделавшись домоуправом своего собственного дома), по примеру своего старшего товарища с преступным промыслом завязал. А поскольку имел высшее химическое образование, сделался сначала заместителем, а потом и начальником подотдела по уничтожению крыс, мышей и вредоносных насекомых отдела санитарно-эпидемиологического надзора при одном из управлений Моссовета.

В двадцать шестом году он женился, и у него родился сын Валерий.

В сорок первом, когда немцы подошли вплотную к Москве, он отправил семью с сестрой, ее мужем и детьми в эвакуацию в город Пермь, а сам вступил в ополчение. Или нет, вступив в ополчение, он отправил свою семью и семью сестры в эвакуацию. В первом же бою он был убит, как и все ополченцы его взвода. Что сталось с его женой и сыном, Савелий Николаевич не знал. Сестра Ленчика, Глафира Петровна Кочеткова с мужем и двумя детьми, тоже была в эвакуации, и вернулась в сорок третьем уже без мужа. Квартира ее в особняке на Большой Дмитровке за ними сохранилась, и она продолжала занимать ее вместе с дочерьми и внуком Сереженькой, в коем не чаяла души.

Оператор плавильных аппаратов и горелок и электрический специалист Григорий Иванович Метельников по возвращении в Москву в восемнадцатом также жил в одном доме со своим бывшим шефом.