– Есть, спасибо… Пойду…

– Иди и помни, что я сказал.

– Уж не забуду. – Отчего-то последние слова Печиноги прозвучали угрозой. Вряд ли он сам того хотел, но вот – так вышло.

Едва затихли шаги инженера, как в дверь снова поскреблись. Не дождавшись ответа, в дверь протиснулась Марфа Парфеновна, старшая сестра хозяина. Двигалась она слегка боком и сжимала в руках большую глиняную кружку, накрытую тряпицей и даже сквозь нее исходящую паром.

Иван Парфенович поднял голову от бумаг, потер ладонью грудь, внимательно оглядел сестру. Черное, до полу платье без всяких украшений, желтый, восковой лоб, впалые виски, посреди щек две морщины, словно давно зажившие рубцы от острой сабли. Выглядывающие из-под подола синие босые ноги с выступающими вбок косточками – Марфа так весь век и ходила по дому босиком или в чулках, по-деревенски, и лишь в самые лютые морозы надевала оленьи пимы. Да ведь Марфа раньше хороша собой была! – удивленно вспомнил Гордеев. Строга ликом, коса русая в руку толщиной ниже пояса. Парни деревенские обмирали, норовили в уголку прижать, приласкать; охолаживала не дланью даже (хотя и на руку по младости тяжела была), а взглядом надменным из-под соболиных бровей: «Бога побойтесь, греховодники!» – и взгляд не крестьянки, королевны. Куда же все ушло-то? И быстро как!

– Здорова ли, Марфа? – приветствовал он сестру, пряча раздражение и усталость.

Взошла снова без спросу, да как ей станешь пенять, коли весь дом на ней! И ведь не в радость ей, в маету. Давно бы пора Машеньке хозяйство принять да отпустить Марфу в монастырь, но разве дочери под силу…

Обложили, со всех сторон обложили! – неизвестно о ком подумал Иван Парфенович, вспоминая о загонной охоте на волков, которую по распоряжению местного казачьего начальства охотники-манси устраивали для потехи приезжих ревизоров.

– Вчерась спину на ночь ломило, а сегодня смазала барсучьим салом – так ничего, отпустило вроде, – ответила между тем Марфа и поставила перед братом горячую кружку. – Вот, выпей-ка!

– Чего это? – подозрительно спросил Иван Парфенович, брезгливо заглядывая в кружку, в которой исходила паром бледно-коричневая бурда, с плавающими поверх бело-желтыми ошметками.

– Козье молоко с настоем зимнего боярышника на водке, ложка льняного масла, – охотно объяснила Марфа. – Разгоняет черную желчь, сердечную боль облегчает.

– Небось опять странницы какие-нибудь нашептали или, того хуже, эта дура Леокардия…

– Не гневи Бога, Иван! Странницы – святые люди, именем Господним, молитвой искренней души врачуют, но врачевание тела – не их стезя. Средство это от хантов, а у них – от маньчжуров и китайцев. Издавна так лечатся.

– Ну, ежели от китайцев, тогда давай, – подумав, согласился Иван Парфенович. – Слыхал я, что лекари у них мудрецы – не чета нашим коновалам…

– А чегой-то лешак этот от тебя вылетел как ошпаренный? Чего ему надоти?

– Лешак этот – едва ли не самый грамотный и честный инженер в Сибири, – назидательно сказал Иван Парфенович. – А что о нем болтают, так это от того, что понятия нет. И ты мне тут бабью дурь в дому не разводи. Я его привечаю и привечать буду. Сегодня вот жалованье ему повысил…

– А ты ему хоть раз в зенки-то глядел? Там же – камень все бесовский. Сглазит тебя…

– Сказал, Марфа, охолони! Не он меня, я его нынче обидел. Обидой лютою, незаслуженною…

– Это как же? Деньгами, что ли?

– Да нет. Деньгами он как раз не обижен и про то знает. А только место управляющего – его по праву. Лучше его никто за это не возьмется и работу не наладит.

– Так и ставил бы его, коли так уверен. Зачем же всю эту мороку с Питербурхом затеял?

– Ох, Марфа! Коли б я мог! Но ты сама погляди – он же не только слова ласкового, улыбаться и то не обучен. Пень лесной, и рожа – как у бабы каменной. Да и брат с сестрой у него идиоты, и отец был пьяница. Сам-то умница. Но каков род? Как же я могу нашей Машеньке такое подсуропить?!

– Иван! Ты о чем болтаешь-то? При чем тут лешаковы брат с сестрой и Машенька? Какая связь?

– Ладно, Марфа, пустое, пустое… Ты поди, мне еще бумаги посмотреть надо, и подрядчики скоро придут… Спасибо тебе за снадобье маньчжурское. Надобно оно мне, не то за грудиной так давит, давит…

– Отдохнул бы ты, Ваня, – почти ласково сказала Марфа. – Всех дел не переделаешь, всех денег под себя не возьмешь. Пете на жизнь хватит. Хлеб насущный у нас есть, кров тоже. Много ли нам с Машенькой надо-то? Отошел бы хоть на время, о Боге подумал, к святым мощам в монастырь сходил. Глядишь, и полегчало бы…

– Да ведь в делах-то, Марфа, и есть вся моя жизнь, – серьезно отвечал Иван Парфенович. – Я ведь пока кручусь, тогда и жив. А если не делать ничего, так хоть ложись и сразу помирай. В чем и обида моя – столько задумок всяких, столько возможностей открывается, успевай только поворачиваться, а я вот…

– Бесовщина все это, Иван! Бесы тебя крутят, вот что я скажу. Заказал бы молебен…

– Поди, Марфа, устал я от тебя! Поди! Да припасов прикажи изготовить, чтоб к пятничному собранию все обчество на славу угостить. Водки чтоб довольно…

– Иван! Пост ведь в пятницу!

– Поди, сказал!

в которой на сцену выходит старый карбонарий мсье Рассен. Горничная Вера читает Марка Аврелия. Софи покидает Петербург и в письме Элен Скавронской описывает свою вполне эзотерическую привязанность к родному городу. Здесь же мсье Рассен уходит со сцены, оставив тем не менее глубокий след в душе нашей героини

– Мсье Рассен! Проходите, что ж вы на пороге? Я вам рада, право. – Софи приветливо улыбнулась французу. – Небось на Сережу жаловаться пришли? Угадала?

– Нет, Софья Павловна, не угадали. Я попрощаться зашел.

– Ах! – Софи вскочила с дивана, отбросила книжку, босиком пробежала к окну, прислонилась лбом к теплой латунной ручке. Смотреть в добрые печальные глаза француза было невмоготу. – Маман вас рассчитала? Я так и думала! Мне жаль, честное слово! Я люблю вас, и Гриша… Его ведь дома нет. Он так расстроится… И папа вас любил. Но все равно… У нас ведь теперь, вы знаете, денег нет… Как же вы…

– Да ладно обо мне, Софья Павловна. – Мсье Рассен беззаботно улыбнулся. – Я, как говорят в России, тертый калач. Не пропаду. Вы-то как? Я слышал от прислуги об этом нелепом сватовстве. Бедняга Ираклий Георгиевич! Кто бы мог подумать, что он решится…

«Ну почему все его жалеют? – раздраженно подумала Софи. – Наверное, потому, что они сами старые. Но все равно – я здесь бедняга, а вовсе не он!»

– Вам небось сейчас кажется, что все от вас отступились…

– Ничего мне не кажется! – вздернула подбородок Софи.

– Подождите, Софи, не ершитесь так. Вспомните, я ж вас с детства знаю. Чего ж передо мной-то? Вы – чудесный человечек выросли, от вас искры летят, как от костра ночью, таких в нынешний век мало. Я вас люблю и боюсь теперь, как бы вы впопыхах каких-нибудь глупостей не наделали.