место? Тут их дом, неужели непонятно? Их дом.

Конец булавы едва не задевал колени Бабы. Ариф сделал полшага вперед, все быстрее вращая рукой. Воздух всколыхнулся, засвистел. Еще шаг, и булава обрушится на голову Бабе. Ариф не посмеет. Хотя с него станется – он безрассуден, глуп, не способен предвидеть последствия своих поступков.

– Ариф, положи ее! – пронзительным, сдавленным голосом воскликнула Ясмин.

Ариф удвоил усилия. Казалось, он вот-вот вывихнет плечо, потеряет равновесие или выронит булаву.

Шаокат наблюдал. Не поведя и бровью. Он производил расчеты, оценивал, наблюдал и ждал.

Курта Арифа задралась на спине. Челюсть отвисла, словно в изумлении от самоуправства руки.

Ясмин вскочила в тот самый момент, когда Баба отточенным за годы практики рефлекторным движением выбросил вперед руку и остановил булаву, несшуюся по дикой, произвольной траектории, в считаных дюймах от его лица. Шлепок дерева по коже отдался болью в ее ушах. Ясмин почти его почувствовала.

Ее сердце бешено застучало. Ариф стоял тяжело дыша. Но Шаокат совершенно спокойно повернулся к своему рабочему столу и надел очки.

– Желаю тебе всяческих успехов с документальным фильмом.

Ясмин взглянула на брата и покачала головой. Как же ее достали эта напряженность, эти сцены, вечная смутная угроза в воздухе, наполнявшая ее ужасом. Замужество избавит ее от всего этого. Ясмин больше не хотела здесь жить. Ей не терпелось съехать.

– И позволь напомнить тебе, – продолжал Баба, – что месяц на исходе. Если не ошибаюсь, у нас был уговор: если ты не найдешь работу – оплачиваемую работу, – то не останешься в этом доме.

– Не беспокойся, – ответил Ариф, – я съезжаю. Зашел, только чтобы собрать вещи.

Баба с кивком раскрыл журнал.

– Карманных денег ты, разумеется, больше не получишь.

– И вот еще что, – сказал Ариф и взглянул на Ясмин, давая понять, что сейчас выдернет чеку.

– Пойдем наверх, – сказала Ясмин. – Я помогу тебе собраться.

Она нисколько не верила, что он действительно съедет. Просто возьмет еще немного одежды и станет приходить и уходить, избегая отца, как всегда, когда их отношения накалялись. Разве что он и правда расскажет Бабе про Люси. Если он сделает это прямо сейчас, ему конец. Баба вышвырнет его навсегда.

– В чем дело? – спросил Баба. – Я слушаю. – Он продолжал читать журнал.

Ариф выглядел полным решимости, словно знал, что высказаться нужно сейчас, пока бравада, которую он разжигал в себе с каждым взмахом булавы, не улетучилась. Его длинный нос дернулся. Он открыл рот. И в нем произошла перемена. Она наступила быстро, но Ясмин заметила, как опустились его плечи.

– Нет, – тихо сказал Ариф. – Ты не слушаешь. Никогда.

Он оправил курту и вышел.

Путаница и неразбериха

– Ты это, попрощайся с ней за меня, скажи, что я загляну, когда он будет на работе. – Стоя перед нишевым шкафом, Ариф снял с плечиков пару курток и бросил в чемодан. Из-под полосатой подкладки крышки выбежал паук. Почти вся одежда Арифа либо была распихана по ящикам, либо валялась на полу. Избранные предметы его гардероба, видимо, уже были художественно раскиданы по спальне Люси. Шкаф был почти пуст.

Эта зачистка шкафа представляла собой символический жест. Ритуальное потрошение комнаты. Ариф не носил куртки, которые только что бросил в чемодан, еще со школы.

– Она всего лишь пошла по магазинам с мистером Хартли, – ответила Ясмин. – Можешь сам ей сказать, когда она будет дома.

Ариф громко фыркнул. Продолжая стоять к ней спиной, он издал какой-то сдавленный звук.

– У него нет никакого самоуважения, никакого национального самосознания… закомплексованный… кокос[12]… у него нет гордости…

– Нет гордости? – Если бы требовалось описать Бабу в трех словах, двумя из них было бы «гордость». А третьим – «достоинство».

– Ну, мной-то он не гордится! – Ариф развернулся и сполз по стене на пол. – Зато мной гордится Люси. – Он рассуждал, как семилетка.

– Она гордится тем, что ты становишься… – Ясмин поискала подходящее слово. – Агитатором? Активистом? – Оба слова звучали неубедительно. За чьи права агитирует Ариф? За права мусульман? У него такая каша в голове. Каша и неразбериха. Где в пяти столпах ислама говорится, что надо непочтительно относиться к своим родителям и заводить внебрачных детей? Осознает ли Ариф, что мало просто носить свою религию, словно знак отличия, носить – в его случае буквально – на груди?

Ариф пожал плечами.

– Я вот-вот попаду в телик, – ответил он с напускной скромностью. – Пишу и продюсирую. Снимаю документалку.

– Ариф, – мягко сказала Ясмин, – тебе не кажется, что снять видео для Ютьюба еще не значит попасть в телик? Разве она не?.. Вы не?.. В смысле у вас ведь скоро будет ребенок.

– По-твоему, я этого не знаю? – цыкнул зубом он.

– Слушай, нельзя же просто плыть по течению. Давай я вам помогу. Деньги у меня есть. Хватит на депозит и аренду за несколько месяцев. Хватит, чтобы встать на ноги, а когда найдешь работу, мы расскажем Ма и Бабе про тебя, Люси и ребенка. – Новость покажется не такой уж ужасной, когда он перестанет вести инфантильный образ жизни. Это нейтрализует гнев Бабы.

– А чем хотела заниматься ты? – спросил Ариф. – Кем ты хотела стать?

– Я предлагаю тебе свои сбережения, – сказала Ясмин. – Ты берешь деньги или нет?

– Нет, спасибо. Кем ты хотела стать?

Ясмин напряженно села в изножье кровати.

– Врачом, Ариф. Я хотела стать врачом.

Фыркая, он становился похож на Бабу.

– Неправда, Апa. Это он хотел, чтобы ты стала врачом. А ты хотела угодить ему.

– И что с того, что Баба этого хотел? Он же меня не заставлял. Он… он вдохновил меня!

– Апа, ты соглашательница, – сказал Ариф, разлегшись на полу, будто жертва дорожно-транспортного происшествия, – и всегда такой была. Таких соглашателей свет не видывал со времен Невилла Чемберлена.

– А ты самый тупой идиот со времен… со времен… – Она пришла к нему в комнату, чтобы предложить помощь и поддержку, и вот вся его благодарность. – Ты придурок, чхото бхай[13]. Мне жаль Люси и вашего бедного малыша.

К ее ужасу, слезы навернулись ему на глаза и струйками потекли вдоль носа.

– Мне тоже, – проговорил Ариф, громко хлюпнув. – Мне тоже их жаль.

– Ох, Ариф…

Пару минут он не мог говорить, потом утер лицо рукавом.

– Хочешь посмотреть, что я наснимал?

– А то!

– Твои деньги мне не нужны, – сказал Ариф, вставая, и достал из рюкзака ноутбук. – Спасибо, но теперь я просто должен все делать по-своему.

– Ладно, – сказала Ясмин. – Воля твоя.

Ей хотелось спросить его, что конкретно он имеет в виду. Но вряд ли Ариф задумывался о чем-то настолько прозаическом, как план.

Он включил ноутбук.

– Забацал сегодня несколько улетных интервью. Я тут подумал, типа, про твою подругу Ранию. Было бы интересно ее записать. Можешь спросить у нее, как она на это смотрит?

– Конечно, – ответила Ясмин, решив, что не станет этого делать. Сейчас она не горела желанием общаться с Ранией. Зря она рассказала ей, что Джо переспал с той медсестрой. Ты никогда не сможешь ему доверять. Тебе надо разорвать помолвку. Рания никогда даже не состояла в отношениях, но мнила себя специалистом по всем вопросам. – А теперь давай посмотрим видео.

Но как только курсор подполз к кнопке воспроизведения, на экране начал булькать и пульсировать звонок по фейстайму.

– Пора вам познакомиться, – сказал Ариф. – Я говорил, что это девочка? У тебя появится племянница.

Кукусик

Люси отсела от экрана, чтобы похвастаться своим животом, аккуратно обтянутым розовым свитером. Живот был идеально круглый, словно она проглотила баскетбольный мяч.

– Двадцать семь недель, – сказала она. Высокие груди образовывали две окружности поменьше, лицо тоже круглое (возможно, из-за отечности в области подбородка), большие, широко расставленные глаза доверчиво распахнуты. «Чтобы ее изобразить, – подумала Ясмин, – достаточно просто нарисовать несколько кругов».

Люси придвинулась, и экран