— Только не на Большом Каймане, — сказал Адам. — Каймановы острова почти целиком ушли под воду. И все эти банки передислоцировались на Канары; там гор больше. Но сохранили названия корпораций, напоминающие о Большом Каймане. Верность традициям, надо полагать.

— Интересно, а Труди-Груди он тоже с собой возьмет? — Зеба удивили неожиданные познания брата в банковском деле. Впрочем, Адам часто его удивлял неожиданными познаниями в самых разных областях. Никогда нельзя было знать заранее, что именно он знает.

— Не возьмет, — сказал Адам. — Она стала слишком много требовать в смысле денег. И еще она подозревает о его планах.

— А ты-то откуда все это знаешь?

— Обоснованная догадка. Язык тела. За завтраком она его разглядывает, этак прищурившись, когда он не смотрит. Она пилит его, чтобы он взял наконец отпуск и повез ее отдыхать. И еще она чувствует, что он сдерживает ее амбиции в плане декора интерьеров; ты видел, какая у нее собралась коллекция из образцов обоев и краски? Труди устала кривляться перед паствой, играя ангелическую супругу. Она считает, что вложила много труда в семейный успех, и хочет увеличить свою долю пожинаемых плодов.

— Как Фенелла, — заметил Зеб. — Та тоже хотела больше, чем ей готовы были дать. Но она хоть вовремя унесла ноги.

— Она не унесла ноги, — сказал Адам, опять ровным голосом. — Она под альпийской горкой.

Зеб повернулся к нему вместе с эргономическим вращающимся компьютерным креслом преподобного.

— Она… что?

— Едут, — сказал Адам. — Оба сразу, колонной. Выключай компьютер.

— Повтори, что ты сказал, — потребовал Зеб, как только они оказались на теннисном корте, за пределами слышимости. Они стояли рядом, подавая мяч через сетку или, гораздо чаще, в нее. Их комнаты прослушивались — Зеб обнаружил это много лет назад и теперь забавы ради скармливал дезинформацию через свою настольную лампу, получая ее обратно через компьютер преподобного. Он счел за лучшее прикинуться дураком и оставить жучки на месте.

— Под альпийской горкой, — повторил Адам. — Фенелла.

— Ты уверен?

— Я смотрел, как они ее зарывают. Из окна. Они меня не видели.

— Но это… может, тебе приснилось? Ты же был только что из мамкиной…!

Адам пригвоздил его холодным взглядом: он не только не одобрял сквернословия, но еще и никак не мог к нему привыкнуть.

— То есть я хочу сказать, ты был совсем маленький, — поправился Зеб. — Дети часто придумывают всякое.

Его трясло, и он едва соображал. Такое с ним редко бывало.

Если Адам говорит правду — а с чего бы ему врать? — это полностью меняло представления Зеба о самом себе. Фенелла придавала форму его прошлому, а также и будущему, и вдруг оказалась скелетом; все это время она была мертва. Значит, его нигде не встретит тайный помощник-хранитель; у него никогда не было такого помощника. Ему не суждено в один прекрасный день отыскать заботливую родственную душу — после того как он найдет знак «Выход», подберет отмычки к невидимым замкам и разрежет колючую проволоку, которой преподобный обмотал его загон. Он вынужден лететь с подбитым крылом, в одиночку, если не считать брата — сиамского близнеца, точно так же раненого, с которым они срослись головами. Вполне возможно, что братец в один прекрасный день решит на самом деле стать святошей, которого играет. Способности к этому у него есть. И тогда плавать Зебу в Вакуумвилле, в темноте и холоде, подобно астронавту в каком-нибудь старинном фильме про космос, отмеченном пятью помидорами.[5]Зеб запулил мяч в сетку.

— Мне было почти четыре года, — тон Адама подразумевал «я так сказал — значит, это незыблемая истина». Его голос был слишком похож на голос преподобного, и Зебу стало не по себе. — Я прекрасно помню то время.

— Ты мне никогда не рассказывал! — Зеб был оскорблен: Адам счел его недостойным доверия. Это ранило. Предполагалось, что они работают в команде.

— Ты бы проговорился. И тогда — кто знает, что они сделали бы, — он подкинул мяч и ударил по нему. Мяч улетел за сетку. — Тогда и ты мог бы попасть под альпийскую горку. Не говоря уже о том, что и я — тоже.

— Стой! Они? Ты хочешь сказать, что эта блядь ему помогала?

— Я тебе уже сказал. И не нужно ругаться.

— Прости, бля, вырвалось, — еще не хватало слушаться указаний Адама по культуре речи. — Добродетельная Труди?

— Видимо, ей тоже должно было что-то перепасть, — на сей раз тон Адама гласил «я выше твоих провокаций». — Хотя бы материал для шантажа. А может, она хотела убрать Фенеллу с дороги. Я предполагаю, что она была уже беременна тобой. Церковь ПетрОлеума не поощряет развод. Ты же знаешь, что во время венчания жениха и невесту мажут священным каменным маслом.

Ну вот, теперь смерть Фенеллы оказывалась на совести Зеба. Ведь это он легкомысленно позволил себя зачать.

— Как они это сделали? Эти двое? Подсыпали ей мышьяку в чай? Или…

Не голову же они ей отрубили, подумал он, стыдясь сам себя. Это даже для них было бы слишком.

— Не знаю. Мне было всего четыре года. Я только видел, как они ее зарывали.

— Значит, все эти истории про шлюху-наркоманку, бросившую своего ребеночка и так далее…

— Это то, чему хотели верить прихожане, — сказал Адам. — И верили. Сказки про плохую мать обречены на успех.

— Может, нам позвонить в ККБ? Сказать, чтобы пришли с лопатами.

— Я бы не стал рисковать. Среди них много петробаптистов, а в совете директоров Церкви — шишек из Нефтекорпа. Вообще все эти организации сильно перекрываются, у них много общих интересов. Они все согласны, что протест нужно давить. Поэтому если преподобный совершил простое убийство жены, которое само по себе не угрожает устоям Нефтекорпа, Нефтекорп его покроет. Если поднимется скандал, это будет сильный удар по их репутации. Они это знают. Нас с тобой диагностируют как ментально нестабильных. Запрут и будут лечить сильнодействующими препаратами. Или, как я уже сказал, выроют еще пару ям под альпийской горкой.

— Но мы же его дети! — сказал Зеб. Даже ему самому было ясно, что эта реплика — на уровне двухлетнего ребенка.

— Думаешь, его это остановит? Кровь — вода, а деньги — это деньги. Он услышит своевременный глас с неба, намекающий на то, что недурно было бы принести в жертву сына ради большего блага. Вспомни Исаака. Он перережет нам обоим горло, а трупы пустит на всесожжение, потому что на этот раз Господь не пошлет ему барашка.

Первый раз на памяти Зеба Адам говорил так мрачно.