— И-и чего?

— М-мертвый.

— Кто мертвый?

— Т-там.

Еще раз посмотрел… не, не понимаю. Секунд через пять только дошло.

Дохляк этот, пехотинец, он, как бы это помягче сказать, некрасивый был. Одним осколком ему шею до середины рассекло, а вторым бок капитально разворотило. Малоаппетитное зрелище, согласен, особенно для тех, кто еще не видел, чего от человека после гусениц панцерных остается.

— Брось, — мягко посоветовал ей, — просто не смотри туда. Ему уже все равно… мертвым, им вообще все по барабану, а уж как они выглядят — вдвойне! Ты уж поверь, это я тебе как специалист говорю.

— По покойникам? — слабо улыбнулся Стаська.

— Ну так… веришь, сколько за жизнь мертвяков перевидал — и до сих пор ни один на свой внешний вид не жаловался!

— Верю.

Отнес я ее в кафе, опустил на стульчик в углу, подальше от витрины. Михеев с Серко уже замок с кладовки снесли и где-то меж полок ковыряются, а наводчик зашел за стойку и принялся кофейный аппарат изучать. Причем с таким видом, будто то, что эта штуковина не работает, для него очень личное оскорбление.

— Иван Петрович, — вздыхаю, — ну что вы, право, как маленький. Электричества ж нет.

И вообще, думаю, этот агрегат наверняка тут чуть ли не с начала войны исключительно в декоративных целях маячит. Когда стратег-сырья хронически не хватает — какой, спрашивается, к свиньям собачьим, кофе? Хотя… линии через Тихий джапы с бриттами, в принципе, неплохо держали. Ну да все равно, если и доходил до русских какой груз, то наверняка либо по карточкам для высших слоев, либо из-под полы, но опять же, по запредельным ценам.

И эти двое где-то в подсобке застряли. Как бы искать не пришлось. Позвать их, что ли?

— Эй, мародеры-самоучки! Нашли что-нибудь на жратву похожее?

Вышли оба, довольные, как свиньи в луже. Серко коробку здоровенную в лапах тащит, у Михеева на шее две связки этих… сушкобаранок, плюс продолговатое чего-то — как бы даже не сосиски! — одной рукой десяток консервных банок прижимает, а во второй бутыль глиняная, в веревочкой оплетке.

— Вот ведь, — удивился я, — кому война, а кому мать родна! И, главное, хоть бы один догадался посуды приличной захватить! Иван Петрович, гляньте там… на предмет сервировки!

— О, — оживляется Серко. — То дело. Маманя, как меня на эту войну спровожала, наказывала, шоб сервизу привез, шоб тож могли как люди, по-господски. А я, дурна башка, и забув, добре шо командир напомнив.

— Ниче, — оскалился Михеев, — вот найдем ближе к центру особняк поприличнее… не все ж летуны раздолбали, расквартируемся в нем и похозяйствуем. Мы ж не пехотура какая, у которой две ноги, две руки да сидор рваный. У нас — техника! Стаське вон, — кивает, — платьев на целый гардероб наберем.

А я гляжу, что у нее, что у Севшина на лице одинаковое такое брезгливо-ожесточенное выражение проступает.

Тут уж я злиться начал. Тоже мне, думаю, аристократы, что один, что вторая. Белоручки. Чистоплюи. Между прочим, во все времена полководцы захваченные города солдатам своим на разграбление отдавали, когда на три дня, когда больше… тем, кто после штурма в живых остался. И офицеры тоже не отставали — помню, читал я Дефо, того самого, который Робинзона сочинил, так вот есть у него еще один забавный роман, «Приключения Полковника» называется. Герой там, правда, происхождения, мягко говоря, «не того» был. С улицы, точнее, с помойки. Но развернулся как раз тогда, когда «офицером и джентльменом» заделался. И вообще, какого, спрашивается, в поход ходить, если без добычи возвращаться? Честью да славой сыт не будешь, это добро на хлеб мазать хорошо лишь тогда, когда на столе помимо хлеба много чего имеется.

— А что, — поддержал я механика, — вполне. Законная добыча — это не у покойников крысятничать!

* * *

Я как раз на часы глянул — ну, думаю, час до ужина всего, значит еще пару улиц, и все на сегодня. Подтянемся, закрепимся, а завтра с утра — по новой.

Высунулся в люк — и в этот момент форменный ад начался.

В небе над головой звонко захлопало. Вскинул голову, гляжу — вокруг штабного самолета белые облачка вспухают. Банг-банг-банг, и вот он уже полыхнул, черная полоса из правого движка потянулась, накренился и вниз пошел.

Не думаю, чтобы это настоящие зенитки были. Скорее всего, авровцы исхитрились как-то гаубицам нужный угол возвышения придать — и врезали шрапнелью.

Досмотреть падение самолета не дали — впереди, вроде бы рядом совсем, улица или две, взвыло дико, и огненные хвосты сразу все небо над головой перечеркнули. Провизжали и ухнули позади, в тылу, да так, что асфальт под панцером ходуном заходил. И почти сразу же, практически без паузы — второй залп.

Сначала я даже удивился: смысл им по нашему полупустому тылу бить, когда половиной этих ракет можно было нас с асфальтом перемешать. А потом сообразил — это ж отсечный огонь, все по науке. Прислушался и сразу же почти выцепил на левом фланге, там, где озеро обрывалось, звонкие хлесткие выстрелы. Характерный звук, я его, наверное, и через полвека среди всех других отличать буду — русская панцерная пушка.

Все-таки они нас поймали. Классически, ударом во фланг и тыл. Позади нас, ударных групп, только части закрепления и поддержки, удара брони они не выдержат. А мы в кольце окажемся, и впереди у авровцев вся ночь будет.

В ушах у меня взвизгнуло дико… я сначала наушники сорвал, и затем уж осознал — помехи! Хорошие такие, наверняка массированные.

Начал махать тезке — он около транспортера своего стоял, метрах в тридцати впереди, путеводитель давешний разглядывал. Поднял голову, заметил меня, и в этот миг на транспортер сверху что-то небольшое такое, крутящееся свалилось. Не мина точно — связка гранат или взрывчатки. Рвануло, дымом пол-улицы заволокло, причем вонючим редкостно и едким. Я закашлялся, слезы из глаз хлынули, а когда протер, дым уже потихоньку расползаться начал. Гляжу, на месте транспортера груда перекореженная, а там, где лейтенант стоял, вообще ничего нет. Был человек — и не стало его.

А впереди уже пальба вовсю, из тех домов, что перед нами — огонь. Чуть ли не из каждого окна бьют, пули вокруг так и воют на рикошетах. Правее — костер, яркий даже сквозь дым — вторая «девятка» полыхает. Интересно, отрешенно так подумалось, чего ж все-таки в этих «девятках» такого, что они лучше моей зажигалки вспыхивают?

Оглянулся — унтер, который мое непосредственное прикрытие, бледный стоит, карабин стиснул так, что костяшки побелели, отделение его позади панцера сгрудилось, жмутся, пригибаются.

— На броню, — ору им. — На броню, десантом, живо! — В такой обстановке мозгами раскидывать некогда — тут рефлексы с инстинктами должны работать.

«Девятку» бронебойщики расстреляли — характерные хлопки, их я четко расслышал. Панцер они пока не видят, но стоит мне высунуться, вцепятся, как голодный пес в мосол.